Геннадий Семенихин: Жили два друга

Они сидели вдвоем в кабинете с высокими окнами, выходившими в залитый солнцем больничный парк: Демин и высокий старик с густой, совершенно седой шевелюрой и острым взглядом светлых выпуклых глаз, еще не тронутых склеротической паутинкой. Имя старика знал весь мир. Он был профессором многих иностранных медицинских кафедр, почетным академиком ряда стран, автором важных научных работ. Он только что закончил обследование Заремы, и перед ним лежала пухлая история ее болезни, из которой выглядывали уголки темных рентгеновских снимков. Холодная ладонь старика лежала на этой папке.

– Мне с вами очень тяжело говорить, Николай Прокофьевич, – начал он, – тем более что я поклонник вашего таланта. Но вы, Николай Прокофьевич, еще и летчик. И вам, очевидно, правду лучше всего сказать сразу. Не так ли?

– Да, – мертвым голосом ответил Демин. Он сидел, плотно сдвинув колени, всем корпусом подавшись вперед.

Так он когда-то сидел в кабине «Ильюшина», когда отдавал от себя тяжелую ручку, заставляя машину пикировать на цель под самым крутым углом, и видел клубы зенитных барашковых шапок в смотровом стекле фонаря.

– Ваша Зарема… – профессор вдруг смолк, увидев напряженные плечи Демина. Стало слышно, как тикают часы на письменном столе рядом с чернильным мраморным прибором.

– Договаривайте, – хрипло потребовал Демин.

– Обречена, – закончил профессор, и опять стало тихо.

– Что? – громко произнес Демин.

– Злокачественная опухоль левого легкого. Операцию делать уже поздно.

Профессор выпрямился. Тяжело дышал Демин.

– Сколько времени она еще проживет? – ровным голосом спросил Демин, и профессор почувствовал, какая в этом голосе тоска. Многим за свою долгую жизнь объявлял он суровые решения. Видел, как плачут и падают в обморок люди, а то и сразу лишаются на какое-то время рассудка. Такого, как Демин, он еще никогда не видел. «Это не лицо, а каменная маска, под которой сплошное страдание», – с уважением подумал профессор. А Демин тем временем снова видел из кабины ИЛа поле боя и почти явственно ощутил, как встряхнуло машину, как опаляющее пламя дохнуло нестерпимым зноем, столбом встало перед ним. «Я подбит и до аэродрома не дотяну», – вяло подумал Демин в ожидании ответа.

– Она проживет не более двух недель, – тихо сказал профессор.

– А ошибка? Может ли быть ошибка?

– На тысячу случаев одна, и не больше. Однако давайте будем и на это рассчитывать, Николай Прокофьевич. Зара о нашем разговоре не должна знать.

– Само собой, – выдавил Демин.

– И еще одно, – медленно проговорил профессор. – Зара очень тяготится больничной обстановкой, разлукой с вами. Ее лучше забрать домой.

– Сегодня же, – ответил Демин.

Профессор притронулся к его плечу.

– А когда ей станет совсем уж плохо, мы снова возьмем ее обратно Все-таки мы в какой-то мере способны облегчить ее последние страдания.

Зара попросила поместить ее в кабинете. На широком диване Демин расстелил постель, придвинул к изголовью стул, на котором расставил пузырьки с лекарствами. Лежа на диване, Зара видела перед собой два массивных книжных шкафа и полку с корешками много раз изданной повести «Ветер от винта», и от этого ей уже было легче.

– Когда ты рядом, это великое счастье. А когда тебя нет, я думаю о тебе, и об одном лишь тебе.

У Николая больно сжалось сердце, он отвернулся, чтобы не выдать волнения.

– Ты зачем уставился на улицу? – спросила она со слабым смехом. – Кого-нибудь ждешь, хитрец, а?

– Кого же мне ждать, если ты со мной, – сказал он не очень весело.

– Мне не нравится этот твой тон, – погрозила Зарема. – А ну улыбнись и садись рядом.

Она привстала в постели и горячими от жара руками обвила его крепкую смуглую шею.

– Боже мой, – вспыхнула она и уткнулась похудевшим лицом ему в грудь.

Демин гладил ее длинные распущенные волосы и шептал:

– Ты только не расстраивайся, не поддавайся…

– А я и не поддаюсь, – отвечала Зарема, – я знаю, что все окончится благополучно. Мне об этом профессор сказал. А уж кому, как не ему, знать. Он даже снял всякую диету и разрешил мне есть все, что я хочу.

Я быстро наберу потерянные семнадцать килограммов живого веса, иначе ты меня бросишь – Тебя? – невольно улыбался Демин, пытаясь поддержать ее шутливый тон. – Ни за какие коврижки.

Знаешь, Зара, где-то, когда-то я прочел, будто в средневековье был такой вид наказания. Двух человек приковывали цепью к галере и пускали плыть по морю. Их отталкивали от берега на виду у огромной толпы Воды и пищи им не оставляли. Они плыли и погибали от голода и жажды. Считай, что я добровольно приковал себя цепью к тебе.