Геннадий Семенихин - Жили два друга

– Ладно! – сказал он, раздирая на голове рыжеватую шевелюру. – Где наша не пропадала. Мы аккурат завтра начинаем грузиться, и я тебя постараюсь приспособить. Нога-то раненая не подведет?

– Выдержит, – заверил Демин.

– Оденься завтра попроще и приходи на девятый причал к семи утра. И запомни, что, если мы завтра грузимся, стало быть, в среду уходим в рейс. Так что не опаздывай.

– Я же бывший летчик, – покорно пояснил Демин, – а у нас все по минутам.

– Виноват, – смущенно кашлянул боцман Кирка.

Три дня работал Николай на погрузке. Болела с непривычки спина, ломило раненую ногу, когда приходилось носить тяжелые тюки. Но боцман Кирка оказался человеком доброго сердца и твердого слова: он не подвел. За трое суток Демин заработал пятьсот рублей.

Сотню из них он, как было принято, прогулял с боцманом и его дружками, зато четыреста остались целехоньки. На двести он накупил сладостей, консервов и фруктов и явился в больницу. Зарема уже поднималась с койки, она только руками всплеснула.

– Уй, что ты наделал?!

– Гостинцев принес, – дурашливо осклабился Демин.

– А деньги где взял?

– Господь дал, – отшутился Николай.

Но Зарема все поняла и строго сказала:

– А ну покажи-ка руки.

Демин неохотно протянул ей ладони, покрытые волдырями.

– Уй, дубинушка ты моя, – горько вздохнула Зарема. – Я так и знала, что этим кончится. Учиться надо, а ты…

– Да я за тебя в ассенизаторы готов пойти, – взорвался Демин. – А тебе все не так. Я же студент какой? Вечерний. А днем коллективом надо рабочим обзавестись. Вот и сделал попытку. Сама же говорила, что без коллектива нельзя.

– Глупый ты, – вздохнула Зарема, – давай еще раз свои руки, – и все до одного перецеловала белые вздувшиеся мозоли. У Демина навернулась непрошеная слеза.

– Уй, как нехорошо, товарищ командир, – засмеялась Зарема, – зениткам в лицо смотрел – не плакал, от «мессеров» уходил – не плакал, а перед Заромой, перед какой-то девчонкой-неудачницей плачешь.

– Я больше не буду, ты проста, – улыбнулся Николай, – только и мне уже надоело быть железным. Война-то ведь кончилась.

Прошло несколько дней, а заработанные с такими усилиями деньги уже подходили к концу. Деньги исчезали гораздо быстрее, чем заживали волдыри на руках.

Боцман Кирка с грузом уплыл в Австралию, и вместе с ним уплыли надежды на новый заработок. По ночам Демин беспокойно ворочался с боку на бок, думая о том, как жить дальше.

И вдруг он вспомнил про черную клеенчатую тетрадь.

Он вспомнил про нее ночью, когда сон упорно не шел к нему. «Черт побери, – со слабой надеждой подумал Демин, – а если закончить Ленины записи, связать концы с концами и кому-нибудь показать. Вдруг их возьмут, как сырой материал. Ведь есть же там какой-то, как его называют, литературный гонорар. У Леньки отлично описаны воздушные бои. Может, кто из настоящих писателей положит их в основу повести или романа. А может, попросту их напечатают, как свидетельство фронтовика. Я тогда половину этого гонорара себе, а вторую отошлю в Рожновку на Волге, его матери. Только надо все это закончить».

Демин зажег свет, достал пухлую тетрадь и перечитал в ней последние страницы. Перед его глазами заново встала картина последних дней войны, предсказанная Леней. Черный Берлин, на который взяли курс эскадрильи горбатых штурмовиков, добрая улыбка черноглазой Фатьмы, напоминавшей его Зарему. Николай нащупал босыми ногами тапочки и сел за небольшой стол. Трудно сказать, почему так легко бежало перо по бумаге. Вероятно, потому, что Демин писал о Фатьме, а видел перед собой Зару, только Зару. Он придумал конец этой повести самый, как ему показалось, неожиданный.

Штурмовой полк стоит в окрестностях Берлина. ИЛы совершили последний налет на Александерплац, парк Тиргартен, имперскую канцелярию. Советские танки у стен рейхстага. А вот и красные знамена. Несколько красных знамен взмывают над обугленными стенами гитлеровской цитадели. А над главным куполом одно – самое историческое! Колонна за колонной едут к центру Берлина автомашины с советскими воинами, и каждый мечтает оставить свой автограф на стене рейхстага.

А Фатьма? Разве у нее нет на это права? Разве она не шла на Берлин кровавой дорогой войны? Разве не расстреливала почти в упор с высоты бреющего полета фашистские мотоколонны? Вот и она острым кортиком режет фасад рейхстага: «Здесь 10 мая года 1945 побывала Фатьма Амиранова». Командир говорит: «Ребята, вам два часа свободного времени на обозрение поверженного Берлина. Машина будет ждать здесь».