Олег Смирнов - Июнь

Вчера они с Карпухиным шли по дозорке: сторожко, ступая на пятку, плавно перекатываясь на носок, теперь же как попало, шаркая, загребая. Нет-нет и хрустнет сучок. Непорядок, но выдохлись.

Отдохнуть бы малость. Набраться силенок. Так и сделают: доберутся до охотничьего домика посреди глухоманной топи; немцы могут туда и не заглянуть.

— Товарищ сержант, неужели мы вдвоем остались от заставы? — спросил Карпухин. — Может, еще кто уцелел? Из нарядов? Какие были на границе, как мы с вами.

— Вряд ли.

— Почему же вряд? — вдруг заспорил Карпухин. — Очень даже вероятно! Не убитые, просто пораненные. А то и вовсе живые-здоровые блукают, как мы с вами. Может, натолкнемся на своих.

Пограничники шли затылок в затылок по межболотной тропке. Она податливо чмокала, а ступи с нее чуток — провалишься и пропадешь. Буров отшатнулся: по пояс в болоте стоял человек. Он был мертв, голова запрокинута, будто человек разглядывает звездное небо с багровыми отсветами пожаров. Шея в загустевшей крови. Одна петлица оторвана с частью воротника, на другой — три треугольничка. Старший сержант, узбек ли, казах, судя по робе — из стройбата, что возводил доты. Как его сюда занесло, на топь? Умер, видимо, от ран, болото засосет — и хоронить не потребуется. Оружия при сапере не было, но на тропе валялся подсумок, набитый винтовочными патронами. Карпухин поднял его, а Буров вытащил из нагрудного кармана погибшего документы, в тисненой обложке — партбилет.

— Товарищ сержант, а товарищ сержант… Вот говорун, неймется ему.

— Что?

— А про нас командование не забудет? Может, податься на восток?

— Ты что, Карпухин? Наши чекистские законы не для тебя писаны? Пограничник не имеет права оставить вверенный ему участок границы! Без приказа. А приказа не было. Ни из комендатуры, ни из отряда.

— Так-то так…

— Запомни: подмогу будем ждать здесь. И будем охранять участок заставы, бороться с нарушителями, то есть с немцами.

— Да ведь они уже далековато!

— Не имеет значения.

— Ну что ж. Я и сам грамотный; ни при каких обстоятельствах пограничник не уйдет с границы, так ведь у нас? Помрем, но не уйдем!

— Помирать не надо, — сказал Буров. — Все это ненадолго.

Вразумил и подбодрил красноармейца Карпухина. Так что иногда полезно поговорить. Но вообще сержант Буров не очень это любит — разговоры разговаривать. Нужда заставляет. Поразмышлять — к этому неравнодушен.

Охотничий домик в ельнике, перед крыльцом лужайка, замусоренная порожними бутылками и консервными банками, обрывками газет. Пограничники обогнули островерхии, узкий дом под черепицей, заглянули внутрь, по шаткой, без перил лестнице слазили на чердак. Никого. И в комнатках бутылки, банки, рваная бумага. Закопченная печь, ветхие столики и стулья. Половицы поскрипывали, на всем слой пыли.

Какого пана угораздило строить охотничий домик посреди болота? А может, специально, чтоб не было посторонних глаз при утехах — охотницких и неохотницких? Пойми их, панов! Как бы там ни было, нам это на руку: сюда немцы вряд ли сунутся — топь.

— Отдохнем, поспим — и в наряд, — сказал Буров.

— Вздремнем минут шестьсот?

«Не к месту шуточки, товарищ Карпухин», — хотел сказать Буров, но не сказал.

Они закрыли дверь на щеколду, подперли ее еще и поленом, постелили шинель на полу, улеглись. Пахло пылью, мышами. Налетевшее комарье зудело, жалило, хлопать себя по щекам надоело. Карпухин захрапел, а Буров не мог уснуть. С ним и раньше бывало: не идет сон и не идет, однако начинаешь мерно дышать, будто засыпаешь, — точно, незаметно заснешь. Буров и сейчас мерно дышал, да толку не было. Сна ни в одном глазу, хотя измотан вот как!

Наши славные пограничники держат границы нашей Родины на замке… Откуда эти слова? А, лозунг в ленинской комнате. Но правильно: держали на замке. Немцы сбили тот замок, ночью, по-бандитски. Ну, мы еще спросим с них за это. И снова повесим замок.

Лозунг не забылся, а бумага сгорела, и ленинская комната сгорела. Погибла застава. Да, вчера они все банились — в субботу на заставах законный банный день, помылись, переоделись в чистое белье. Как будто нарочно — перед боем, перед смертью. По обычаю. Они купались, меняли белье и не ведали, что станется с ними воскресным рассветом. Погибли все, от лейтенанта Михайлова до неродившегося ребенка политруковой жены. Нету в живых ни политрука Завьялова, ни старшины Дударева, ни замполитрука Кульбицкого, ни Шмагина, ни Лобанова, ни Лазебникова, ни других ребят. Ни Нади, ни Марины. Сгорели, наверно, и ласточки со своими птенцами в гнезде под стропилиной. Все живое на заставе убито. Товарищ лейтенант, товарищ политрук, товарищи пограничники, прощайте… Прощай, застава…