Вард Рейслинк - Ладан и слёзы

Слушая голос воды, мы смотрели друг на друга. Нет, у нас не было никаких пожеланий, никаких просьб к морю, мы уходили от него все дальше, мы возвращались домой. Усевшись прямо на мокрую траву, мы глядели в низину, окутанную голубым туманом. Хотелось смеяться, просто так, без всякой причины, от ощущения счастья. Его принесла нам вода; мы не могли переплыть эту необъятную реку, но она была так прекрасна, эта ласковая, спокойная река, что от нее нельзя было оторвать глаз. На том берегу в камышах темнела старая плоскодонка, а у пристани сидел какой-то человек и не спеша покуривал трубку, мы видели, как поднимались клубы дыма, когда он попыхивал трубкой, — с высокого косогора нам было хорошо видно. И война отступила куда-то, мы чувствовали себя совершенно счастливыми оттого, что можем сидеть вот так спокойно, глядя на реку, прислушиваясь к этой удивительной, после всего пережитого, тишине, и воображать, что мир уже настал.

Наконец я нарушил молчание:

— Это Шельда?

— Господи, что за глупый вопрос, Валдо! — воскликнула Вера. — С чего ты взял? Это же Лейе.

— Лейе… — пробормотал я.

Я старался вспомнить школьный атлас. Где же находится эта Лейе? Но школа, уроки — это было так далеко… единственное, что сохранилось в моей памяти, — это предложение, которое нам диктовал учитель Бош: «По берегам Лейе сеют главным образом лен». Где он теперь, этот лен? Полей нигде не видно. Спросить об этом Веру я не посмел, а вдруг она снова скажет, что это глупый вопрос. Вместо этого я спросил:

— Будем перебираться на ту сторону? Погруженная в свои мысли, Вера рассеянно ответила:

— Конечно. — И тут же спохватилась: — Да нет, наверное, не придется. Я еще и сама толком не знаю. Надо бы расспросить кого-нибудь.

Я скользнул взглядом вдоль кромки воды и вдруг обнаружил совсем рядом, на этом берегу, другую лодку. Наполовину скрытая камышами, она была привязана к причалу толстым канатом. Я показал на нее Вере, и, очевидно, у нее возникла та же мысль.

— А ты не боишься лезть в чужую лодку?

Я засмеялся. Чего бояться? И тут же, вскочив на ноги, я кувырком скатился с крутизны. Мне хотелось обогнать Веру, впрочем, это было нетрудно: ступать ей было по-прежнему больно, и она с трудом поспевала за мной. Я прыгнул в лодку, которая предательски закачалась. Вера наконец спустилась тоже, и я подал ей руку, чтобы помочь забраться в лодку.

Под днищем плоскодонки бурлила вода.

Вскоре мы уже лежали в лодке, вытянувшись рядышком на мокрых полусгнивших досках. Над нами было только небо, которое постепенно затягивали белые облака. Мы вдыхали запах воды, весенней, талой воды… и этого нам было вполне достаточно. «Пусть их себе воюют! — беспечно думал я. — Какое это сейчас имеет значение? Если война докатится сюда, мы отвяжем нашу лодку и поплывем по реке, и никакие танки и пушки нам не страшны. Мы доберемся до моря и сами выскажем ему наши пожелания».

Но война напомнила о себе уже в следующую минуту, не давая времени ни для размышлений, ни для каких-либо действий. Вдоль реки несся, быстро приближаясь к нам, шум моторов. По тарахтенью и фырканью я узнал мотоциклы. В этих звуках не было ничего необычного, и мы с Верой продолжали спокойно лежать в лодке. Однако невдалеке от нас моторы внезапно заглохли. Резкие голоса словно всколыхнули воду. Лающие выкрики на грубом незнакомом языке прорезали воздух тонкими остриями, вонзались в борта нашей лодки. Мы слушали не дыша, чувствуя, как лодка тихо покачивается под нами. Вода еле слышно журчала, что-то шепча, словно и она тоже испугалась этих голосов.

Сгорая от любопытства, я слегка подтянулся на локтях и выглянул из лодки. Шагах в двадцати от нас на берегу сидели четыре немца. Они сняли каски, светловолосые головы светились на солнце. Но лица у всех четверых были красновато-коричневые, цвета бронзы, с глубокими морщинами вокруг глаз и возле рта — как у индейцев. Два мотоцикла, на которых они приехали, стояли поодаль.

— Немцы! — прошептал я.

Удивительное дело, я нисколько не испугался. Эта четверка показалась мне такой мирной, добродушной и вовсе не вызывала страха. Голоса звучали грубо, резко, как удары топоров по дереву, но лица не были грубыми, несмотря на изрезавшие их морщины. Голоса солдат были похожи на голоса пушек. Иначе ведь и быть не могло: их уши привыкли к грохоту залпов и стрельбе, вот они и приспособились, чтобы перекрыть гул войны, иначе они не могли бы друг друга слышать.

Вера вздрогнула.

— Немцы? А вдруг они увидят нас? — шепнула она. Я постарался ее успокоить: