Альберт Мальц - Крест и стрела

— Несчастных? — с негодованием переспросила Марта. — Это мне нравится! Боже мой! Преступники, люди, которые всаживают ножи в спину немецким солдатам! Да их мало расстрелять!

— Если французы саботируют, Руди, — медленно сказал Вилли, — тогда… если откроется второй фронт, они…

— Не беспокойся, — ответил Руди. — Наши офицеры нам все объяснили. У нас свои планы. В случае, если откроется второй фронт, мы одним махом сбросим англичан в Ла-Манш. Им никогда не пробиться через наши укрепления. А если французские свиньи вздумают поднять голову, ну, так они пожалеют об этом, вот что я вам скажу.

— Ха! — с горечью воскликнула Марта. — Что же это делается на свете! Мы принесли во Францию мир и порядок. Мы протягиваем им руку помощи, хотя они нам навязали войну. И что же? Они готовы вонзить нам нож в спину. Ну что за народ эти французы!

Наступило молчание.

— А что бы мы делали, если бы французская армия оказалась здесь? — внезапно спросила фрау Гутман. — Ты-то не помнишь восемнадцатый год.

— Это что еще за разговоры, мать? — удивленно спросила Марта. — В восемнадцатом году рейнские земли захватили французы со своими черномазыми солдатами. Разве это можно сравнивать с тем, что происходит сейчас? Может, по-твоему, мы должны уйти из Польши, чтобы поляки опять напали на нас?

— Я хочу, чтобы кончилась война — вот и все, — тихо ответила мать. — Я хочу, чтобы мои сыновья вернулись домой, а до Польши мне нет дела и до Франции тоже.

— Мы все хотим, чтобы кончилась война, — колко ответила Марта. — Но в Германии не настанет мир, пока мы не уничтожим наших врагов.

— Это верно, Эльзи, — подтвердил Гутман. — Как, по-вашему, герр Веглер?

Веглер молчал. Он словно застыл на стуле, рассеянно глядя на пустой стакан, который держал в своих больших руках, и, когда он поднял глаза, сердце Берты сжалось — столько горечи было в его взгляде.

— Самый быстрый путь к миру и будет самым лучшим, — ответил он, уклоняясь от прямого ответа.

— Вилли, а не сыграешь ли ты на аккордеоне? — спросила Берта. — Вы не представляете себе, до чего хорошо он играет, — похвасталась она перед гостями.

— Отлично, отлично, давайте послушаем! — оживился Гутман.

— Руди, — сказала Марта, прежде чем Вилли успел встать. — Ты слышал, что выдумали американцы? — Руди отрицательно покачал головой. — Можешь себе представить, они издали закон: каждый немец, живущий в Америке, должен носить на груди черную свастику.

— Бандиты! — возмущенно воскликнула Гедда.

Руди кивнул с важным видом.

— Как сказал наш майор, — нетвердо выговорил он, язык его заплетался, — в Германии не должно существовать границ: либо немецкая культура, либо культура недочеловеков. Середины быть не может.

— Так когда же кончится война? — тихо спросила Эльзи Гутман. — Как может Германия покорить весь мир?

— Когда кончится, тогда и кончится, — отрезала Марта. — Ты что, не веришь фюреру?

Мать вскинула голову.

— Я хочу, чтобы вернулись мои сыновья!

— Твои сыновья, твои сыновья! — раздраженно передразнила Марта. — Мне стыдно за тебя, мать. Перед другими стыдно. Ты думаешь, я не хочу, чтобы мой муж вернулся домой?

— Руди, налей еще, — вмешалась Берта. — Сегодня у нас праздник, а мы тоску друг на друга нагоняем. Это не годится.

— Правильно, — сказал Руди. — Гуго, пейте. Вилли, налить тебе еще?

Вилли молча покачал головой. Он ненавидел такие разговоры. Он только и думал: хоть бы нашелся предлог, чтобы выйти отсюда. Пусть другие легкомысленно болтают о покорении мира, он-то будет помнить восемнадцатый год всю жизнь. Эти разговоры означали для него лишь одно: опять бесконечные месяцы войны, опять множество смертей, опять голод — словом, повторение все той же кровавой кутерьмы. И ради чего? Этот вопрос стал часто приходить ему в голову. Для какой цели? Куда идет Германия? Когда национал-социалисты пришли к власти, он не слишком радовался этому, но смирился. Когда Ричард сказал ему: «Отец, я отношусь к тебе не совсем так, как прежде», он был удручен, но смирился. Когда погибла Кетэ, он в бессильном протесте поднял кулаки к небу, а потом, с затуманенным рассудком и опустошенной душой, опять молча смирился. Но теперь, когда ему приходилось слушать этих строителей «нового порядка» — в казармах, на продовольственном складе или в кухне Берты, — у него начинало мучительно ныть внутри, и в первый раз в жизни он стал спрашивать себя, к чему это все приведет, к какому концу.

— Ах ты господи, — сказал Гутман. — Я чуть не забыл, Берта. Я сегодня видел Розенхарта. Есть новости. Сначала не самое главное. Вышел новый закон — ты получишь бумажку. Мы должны стричь скотине хвосты. Оставлять только маленькую кисточку на конце, чтобы корова могла отмахиваться от мух. Волос надо собирать в мешок и сдавать в фермерское бюро.