Виктор Николаев - Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор...

Сидевший неподалеку Семен, стоя тогда, в 86-м, у закрывающегося люка улетавшего на Кабул самолета, на вопрос подруги, куда тебе писать, честно ответил: "Не знаю. Пиши... на сердце. Просыпаясь, желай доброго дня, а ложась спать — спокойной ночи. Всегда спокойной. И я найду тебя. Позвони мне на сердце своими мыслями, и я отвечу". Она год писала и звонила ему душой ежедневно. В ответ у нее екало сердце. А, однажды, под утро, оно защемило. Это он позвонил в дверь.

На цель вышли с опозданием на час. На типовой центральной улице им. Мардохея-Маркса, всю жизнь гнавшего Бога с небес, недавно завершившийся августовский митинг с повесткой дня "оправе на самоопределение" плавно перешел в неплановое послемитинговое подведение "итогов".

Дрались все. Вооруженные до зубов мирные жители кинжально шли стенка на стенку за правду с обеих сторон. Учитель шел на учителя. Его ученик топтал его ученика. Врач резал врача. Мать рвала мать. Отец добивал отца. Дети гибли без претензий на территориальную целостность и обид на взрослых, не успев наиграться в песочнице и полазать по чужим огородам. Выражение их глаз для дядек и тетек о праве на детство были неубедительны и неуместны. В людском клубке мелькали то рядовые граждане СССР, то милиция, то республиканский спецназ. С момента появления на земле человека самые жестокие и кровавые побоища стали за межу. Вселенский бой и трагедия, в частности, заключались в том, что межа, оторвавшись от земли, пошла по Вере. Полумесяц, искрясь, зубрился о Крест.

...Да здравствует созданный волей народа... Э-эх, человек! Доколе своей-то волей жить будешь? Не по-Божески. Осядь! Почему убиваешь ближнего за то, что, в сущности, не твое?

Прибывшие с небольшим опозданием военные высаживались на ходу. Отработанные действия для данной, уже привычной ситуации, выполнялись только наполовину. Не новичок-водитель, который утратил рулевую ориентацию от людского хаоса, вдавив обе ноги в полик и визжа тормозами, не заглушившими его ошалевшего крика, с ходу врезался "уральским" буфером в глинобетонный дувал и, опрокидываясь в крутом поворотном крене из-за выросшего внезапно перед носом машины ребенка, завалился на левый борт, осыпая ограду через разорванный тент мукой, сухпаем, сахаром и поливая весь этот "салат" подсолнечным маслом, брызгающим из бьющихся и хрустящих стеклянных бутылок. Офицеры, получая за все от всех, схватившись за руки добела, без конца разрываясь и сцепляясь снова, кричали, и этот словесный рев становился все более сочным. Увеличивая трещину в искусственной человеческой льдине, они под градом ударов в спину, голову, шею и ниже пояса, сплошь и рядом нарушая инструкцию о личной защите, впопад и невпопад хлестали митингующих кулаками. Под людскими ногами металась обезумевшая от страха кошка, держа во рту сразу двух котят и ежеминутно их роняя. Она не понимала, почему затаптывают ее детей, которых еще час назад любило все село.

— Витька-а-а... Вить..., — захлебывающийся и орущий шепотом Толька, стоя на коленях, держал перед лицом ладошки блюдцем, быстро наполняющиеся его стекающими глазами. Виктор не слышал выстрела дробовика. Увидел только, как бородатый мужик, лихорадочно переломив ружье, вбивал в ствол новые патроны.

— Ну... штык! Докажи, что ты молодец!

Перерубленное лицо стреляющего перечеркнулось, как фломастером. Витька прикладом отобранного ружья расчищал площадку к походной санчасти, держа согнувшегося Тольку под мышкой. Тот закрыл лицо руками и не то подвывал, не то мычал. Славка залез на капот "Урала" и, топоча ногами и достреливая в воздух вторую обойму из ПМа, орал:

— Стоять!.. Разойдись!.. Стоять!.. Разойдись!..

На краю нечеловеческой стихии елозила одуревшая баба-молоканка, спасая упирающуюся корову, исходящую обильной слюной и ревущую взахлеб человеческим голосом. Женщина была в фуфайке, надетой почти на голое тело. От страха за свою корову ей было совсем не стыдно за себя. Страшно лаяли собаки. Плачущий по-бабьи старик, стоя на карачках, весь грязный, в крови собирал в кучу руки сына, которых было почему-то очень много. На другом краю адовой пляски обе стороны дружно били троих офицеров за то, что они мешали Алику и Ашоту убить друг друга. Сходившего от всего этого с ума солдата Славка усмирил, засунув ему пистолет в рот, рыча в ухо и тряся с силой за нижнюю челюсть:

— Заткнись, скотина, а то убью здесь же!..

Завалившегося набок и вибрирующего от лихорадочной тряски солдата запихнули под "Урал".