Борис Бем - Два капитана или день рождения фюрера

«Нашла , нашла золотиночку свою! Васятка, любимый мой!! Девушка играла просто великолепно.

—Ей бы в театре выступать, а не хвосты коровам крутить,- подумал Василий, но не успел восхититься тонким рисунком ее поведения, и поддавшись судьбе, заграбастал Полину в свои объятья и стал яростно ее целовать.

В этот день было опознано три пленника и коменданту лагеря было немного канцелярских забот. Когда очередь дошла до бывшего артиллериста, комендант внимательно посмотрел на Полину и ее подруг и, глядя в ее глаза, недовольно буркнул:

—А чем докажешь, что он твой суженный? Справку от попа принесла?

—Какая справка ,начальник,–вмешалась бойкая Полинина товарка ,– я свидетельницей была на ихней свадьбе. А вот и моя двоюродная сестра Нюрка может подтвердить. Скажи, скажи, Нюра, какой нам резон врать!? Мы перед Вами, господин начальник, как перед Богом! В следующее воскресенье приходите в гости, самогон будет отменный…

Полина развязала вытащенный из корзинки узелок, и положила на край стола зажаренного молочного поросенка. Комендант довольно завертел ус, а когда девушка вывернула из плетенки две большие бутыли с огненной водой, лагерный начальник расплылся в улыбке:

—Да будет, будет... Убедила ты меня, дочка. Да и зачем тебе чужой , вонючий мужик? Я все верно разумею. Только дома в деревне пусть встанет на учет у сельского старосты. И помни, дочка, германская власть умеет не только карать , но и прощать.

Комендант полез в стол и вынул оттуда бланк аусвайса, подписанный вышестоящим начальством:

"Говори фамилию, проходимец".

Василий еще не верил своим глазам. Незаметно он ущипнул себя за локоть, нет, не сон, все–правда. Он нараспев протянул свою фамилию и исподволь взглянул на спасительницу, у Полинки счастливо светились глаза.

Дальше все было, как в приключенческом романе. Резвая лошадь, вместительная повозка, сияющие молодые в компании веселых товарок-хохотушек и долгая, длиною в пятнадцать километров, дорога в деревню Синие ключи. Лагерному начальнику Полинка соврала и назвала на ходу придуманный населенный пункт, почему-то ей в голову пришло название Глуховка. Хорошо, что господин начальник плохо знал Могилевскую губернию, а может и знал , да глубоко не вникал, малых деревушек понатыкано–пруд пруди, разве все эти «дыры» запомнишь?

Дома хозяйка затопила баню и Василий, пожалуй, впервые за долгие месяцы войны почувствовал телесную легкость. Он хлестал себя березовым веником по бокам, ручьи пота скатывались на осиновый почерневший пол, а он довольный и разомлевший, остужал себя из шайки прохладной водой, приговаривая:

—И за что мне это на свете такая Божья благодать?

Вечером в доме у Полинки было шумно и весело. Благо, что немцы в этой деревушке не квартировали. В горнице набралось человек десять-двенадцать. Пришел и хромой Степан. Двое его сыновей воевали на войне , жинку он похоронил чай, лет десять назад, когда насильственная коллективизация была в самом разгаре. Старик жил отшельником на краю деревни и держался небольшим огородом да кормилицей-козой. Поэтому он очень обрадовался, когда соседка пригласила его на "рюмку чая". Он принес с собой гармошку-трехрядку, а с ней любое веселье станет пряником…

Поздно вечером, когда захмелевшие гости уже разбежались по своим хатам, посуда была уже убрана и горница подметена, Полинка в новой кружевной ночной рубашке прильнула к дремлющему Топоркову, раскинувшему в разные стороны по широкой кровати свои сильные волосатые ноги, и тихо, ласково прошептала:

«Я буду, миленький, тебе хорошей женой, Бог тому свидетель…»

…После мягкой хозяйской перины камерная циновка казалась наждаком. Василий ворочался с боку на бок и детально мысленно переживал каждый, прожитый на короткой свободе, час. У Полинки он не загостился. На третий день Топорков огорошил молодую жену своим решением пробиваться к своим:

—Негоже, солнышко мое, отсиживаться на печи, когда братья твои кормят вшей в окопах и кровушку проливают. Не по- христиански это. Вот окончится война, тогда и в церкви обвенчаемся, все будет путем, даю тебе слово офицера.

В этот пасмурный апрельский вечер он и рассказал о себе все, поведал одиссею, начиная с первых дней войны до того самого дня , когда он по наивности купился на хлеб и соль паршивого кулака -иуды, и по его милости оказался в плену.

Рано утром, собрав котомку с едой и питьем, Полинка вывела фронтовика огородом к задней калитке двора и, прижавшись лицом к его широкой груди, стараясь сдержать набегавшие на ресницы слезы, прошептала: