Александр Толстиков - Ее звали Мария

А потом разговор, естественно, переключился на Марию, и тут уже начались разногласия.

— Да нет же, — горячилась Анна Дмитриевна, — я хорошо помню, носик у Маши был прямой, а вы говорите — курносенькая… И я бы не сказала, что она «рыженькая». Скорее русая, светлая…

— Не спорьте, — примирял их Николаев, — вы оба правы. Это смотря при каком освещении смотреть — при солнечном свете она могла показаться и рыженькой, при сумрачном освещении — русой.

— Боюсь я этих криминалистов, — ворчливо заметил Аглицкий. — А вдруг не сумею точно рассказать? В поезде ехал, и для эксперимента попробовал свою сестру описать. Взял бумагу, карандаш и стал записывать. Не получается. Глаза — карие, нос прямой, овал лица — обычный, губы — обыкновенные. Что еще можно сказать? У всех овал лица обычный, у многих глаза карие, губы обыкновенные… Вот если какого пирата описать: черная повязка на глазу, на щеке — рваный шрам, хромает…

На следующий день пошли к Михаилу Григорьевичу Любарскому. Перед началом работы он отвел меня в сторонку и сказал:

— Мне бы хотелось побеседовать с товарищами по одному, по очереди. Вы, конечно, можете присутствовать.

— А, понимаю, — догадался я, — вы не хотите, чтобы они друг другу подсказывали.

— Ну, — улыбнулся Михаил Григорьевич, — точней, не влияли Круг на друга… А потом, за стенами моего кабинета, они могут спорить сколько угодно…

Никаких фотороботов в кабинете Любарского не было. Был обычный письменный стол, стопка бумаги на нем, мягкие кресла. Каждый рассказывал все, что помнил о Маше Усковой, а Михаил Григорьевич по ходу рассказа задавал вопросы и изредка что-то записывал. У окна, за другим столом сидел главный художник «Костра» и на большом листе ватмана делал наброски.

А вопросов было много. Какой был нос: прямой или с горбинкой, курносый, короткий, длинный, узкий или широкий в переносице, какие ноздри, крылья носа и т. д. Оказалось, что о глазах человека можно расспрашивать целых полчаса!

— Не помните, какой был лоб?

— Обычный лоб, — отвечает Аглицкий, — как у всех людей.

— Да нет, — мягко возражал Любарский, — лбы у людей совершенно разные. Послушайте, я вам расскажу, какими они бывают.

Конечно, в первый день мы ничего не успели сделать. На следующий день все повторилось, и на третий, и на четвертый… Б результате получилось три словесных портрета, и три — рисованых.

Наконец, из окончательного варианта портрета была смонтирована фотография — на специальной установке были подобраны подлинные фотофрагменты.

На столе портрет. Вот такой была Маша Ускова. Я впервые увидел ее за долгие месяцы поисков.

У Анны Дмитриевны слезы на глазах, она не скрывает их.

— Спасибо, Михаил Григорьевич, — говорит Аглицкий, — вы прямо волшебник…

— Ну что вы, — смущенно говорит Любарский, — это вам спасибо. Я рад, что сумел вам помочь. Теперь и я знаю, какой была Мария…

Чтобы восстановить доброе имя Марии, добиться официального признания ее подвига, нужно было заново доказывать, казалось, очевидные истины. Слишком много лет прошло с тех пор — многое забылось, перепуталось в сознании людей, обросло неверной информацией. Ложные слухи, как медленно действующий яд, жили до сих пор и убивали правду. Да, существовал документ, доказывающий, что Мария была повешена. Но еще нужно было установить, что ее казнили вместе с Сашей. И это обстоятельство, которое сейчас ни у кого не вызывает сомнения, тоже нужно было доказывать.

Помочь делу могли только свидетельства очевидцев.

Здание бывшей церкви на Дар-горе стоит на возвышении, от него тянется улочка, засаженная деревьями и застроенная частными домиками, утопающими в зелени фруктовых садов. Сейчас это здание ничем не напоминает церковь — купол давно снесли, дом перестроили, здесь обычная поликлиника номер шесть. Скорее всего именно тут, во дворе, были повешены Саша и Мария, а вместе с ними неизвестный парень.

Мы пришли сюда, чтобы посмотреть это место и поговорить с двумя местными жительницами, сестрами, которые, как они утверждали, своими глазами видели, как казнили Сашу Филиппова. Их адрес узнал Александр Алексеевич Бычик.

Домик этот совсем рядом с поликлиникой, отсюда хорошо видно и здание, и старые акации во дворе бывшей церкви. Вошли в маленький дворик, затененный двумя раскидистыми яблонями.

Поскольку речь в этой главе пойдет не о фактах, а о слухах, не буду называть имен и фамилий. Старшей сестре лет Восемьдесят, судя по всему, она очень больна. Руки и голова старухи мелко-мелко трясутся, она недоверчиво смотрит на нас. 'Младшей лет шестьдесят пять, она оказалась более гостеприимной, усадила на лавочку во дворе и стала рассказывать.