Сафронов не ответил.
— Чувства, кхе-кхе, чувствами, — словно уловив причину его молчания, сказал замполит, — а война — войною. И нам следует поддерживать ненависть к врагу, показывать, кхе-кхе, что он заслуживает этой ненависти. Им, большинству, кхе-кхе, снова воевать придется.
«Да, конечно, — мысленно согласился Сафронов. — Но и солдаты потрясены. Я что, я необстрелянный, но ведь и они, они, прошедшие через войну…»
У палатки слышался странный шумок: кто-то мяукал, а кто-то тявкал. Подойдя поближе, понял, в чем дело. Новый санитар и Галкин разыгрывали перед детишками сценку — ссору собаки с кошкой. Все вокруг смеялись, делая вид, что им очень весело. А детишки сдержанно улыбались, как будто из приличия, чтобы не обидеть взрослых.
Заметив офицеров, солдаты мгновенно умолкли. Санитары вскочили, поспешно одернули гимнастерки.
Замполит подошел к детишкам, склонился над ними, положил руки на вихрастые головки, пальцы его подрагивали, и, чтобы скрыть это, он принялся поглаживать детей по голове и плечам.
— Дядечка, — спросила девочка тоненьким голоском, — а где ж маманя?
— А ее сейчас лечат, — мягко ответил замполит. — Полечат, и вы ее увидите.
Девчурка оживилась и, кажется, впервые улыбнулась во всю мордашку…
Весь этот день медсанбат жил детишками. В сортировку заглядывали из всех взводов. Наверное, не было в батальоне человека, который не побывал бы здесь. И все что-то приносили детишкам: кто кусочек шоколада, кто таблетки витамина, кто сделанную наспех игрушку. И все вместе — ласку и внимание, что накопили в душе за долгие годы войны. Люди как будто потеплели, оттаяли, подобрели, и это еще больше объединило всех.
Сафронов смотрел на приходящих и про себя дивился и восхищался ими. Вот притащился завхоз Колодкин, с которым Сафронов до сих пор не находил общего языка.
— Вот это… — И он протянул ребятишкам неизвестно откуда взявшуюся игрушку. — Вы это…
Потом заглянул Зайчик, протянул картонку:
— Гляди-ка, чего я нарисовал.
Прибежала Пончик, замурлыкала:
— Уй вы мои хорошие! Уй вы мои сладкие! Давайте я вам куколку сделаю. Тебе солдатика? Хорошо, сделаю солдатика.
Даже комбат пришел. Постоял молча, подхватил парнишку на руки, сообщил Сафронову:
— Закончили ампутацию. Но к ней, пожалуй, не надо. С утра лучше. А о детишках позаботьтесь.
— Сделаем, товарищ капитан, — заверила из-за спины Сафронова Стома.
Это она опекала ребятишек. Даже ревновала к другим, рассиживаться никому не позволяла.
К Сафронову подошли двое — сержант и рядовой.
— Разрешите обратиться? — Сержант сделал шаг вперед, расправил грудь. — Просьба у нас. В часть направить.
— Вы ж ранены.
— Воевать можем. Мстить фашистским гадам, — совсем не по уставу заговорил рядовой.
— Отпустить не могу. Раз уж сюда попали, мы должны вас вылечить.
Сержант козырнул. А рядовой заявил:
— Сбягу.
Вечером Люба доложила:
— Шести человек недосчитываемся.
Все обыскали. Всех проверили — шести человек действительно не было.
— Но как они могли? — удивился Сафронов.
— Порожняком, а что? — ответил Кубышкин.
Утром Стома повела детишек к матери. И сразу стало как-то пусто в палатке. Опять изредка приходили машины. Поступало по два-три человека. Доносились возбужденные голоса легкораненых.
— Он примерно так… — слышался чей-то поспешный голос, словно рассказчик боялся, что ему не дадут высказаться.
— Не-е, не-е, мы отсюда шли, — спорили другие.
— А он как драпанет и задом-то этак, этак…
И вдруг голоса оборвались. Наступила тишина, по не та, что вчера, при появлении раненой матери с детьми, а особая, зловещая тишина. Полнейшее безмолвие, будто там, на поляне, и людей не было.
Первым из палатки выскочил Кубышкин, Сафронов за ним.
Поодаль стоял незнакомый «виллис», из него вытаскивали носилки. На носилках лежал немецкий офицер — это было видно издалека, — белобрысый, коротко стриженный, при погонах, напряженно согнутых, как пружины.
Завидев капитана медицинской службы, один из сопровождающих, лейтенант, оставил раненого и шагнул к Сафронову:
— Приказано к вам доставить. Вот бумага.
Сафронов развернул листок, прочитал:
«Прими, сделай что надо. Обеспечь наблюдение и охрану. П/п М. Лыков».
Сафронов чувствовал, как на него смотрят сейчас десятки глаз, ждут, что он скажет, как поведет себя.
— Бумага не мне, — сказал Сафронов. — Комбату.
Он уловил одобрительный шумок за спиной.
Читать дальше