Дао Бу - Родная земля (сборник)

На вершине одного из холмов, которые в этом месте вплотную подступают к горам, расположилось белоснежное здание санатория. Если отсюда смотреть вниз, видно, как у подножия холма зеленоватые волны лениво набегают на песчаный берег. На другом берегу бухты, за лесом мачт рыбачьих сампанов, тесно сбившихся у пристани, виднеется малиновая черепица рыбного завода.

Весь этот год в санатории лечился старый коммунист из Южного Вьетнама. Лет ему было около шестидесяти. Часто видели, как по утрам или после ужина он медленно прохаживался по коридору, проницательным и спокойным взглядом ощупывая каждый предмет. Звали этого седобородого человека Ты Нян. Долгие годы подпольной деятельности подорвали его здоровье, и недавно он был вынужден оставить работу. Организм его был истощен, давали о себе знать старые раны — следы чудовищных пыток. Легкие и печень, отбитые в застенках, нестерпимо болели.

Врач санатория, молоденькая девушка, относившаяся к старику, как к родному отцу, с тревогой и болью думала, что Ты Нян может не дожить до конца осени. Понимал это и сам Ты Нян. Но за свою жизнь он прошел через столько испытаний, что и теперь старался не падать духом.

Несмотря на тяжелую болезнь, Ты Нян не мог лежать в постели — этому противилось все его существо. И ему удалось добиться разрешения работать в агитгруппе.

Все в санатории относились к Ты Няну с большим уважением. Он был очень дисциплинирован и показывал пример другим отдыхающим.

Но однажды в сырое, туманное утро, когда никому из больных не разрешили выходить на улицу, врач, заглянув во время утреннего обхода в палату Ты Няна, не нашел его там. Перепуганная медсестра бросилась искать старика. После долгих поисков она увидела на дороге, ведущей к морю, одинокую фигуру. Это был Ты Нян.

Женщина окликнула его, но старик не ответил. Он сосредоточенно о чем-то думал… Медсестра тихо сказала:

— Сыро очень… роса. Куда же вы идете — ведь у вас такие слабые легкие…

В другой раз, беседуя как-то вечером с врачом, Ты Нян посмотрел в сторону завода и сказал, горько усмехнувшись:

— Вот уже год прошел, как я торчу у вас, словно выбившаяся из сил птица, которой только и остается с тоской следить за полетом своей стаи — расправить крылья и полететь она уже не может. Так-то, доченька Нган…

Девушка ничего не ответила, но глаза ее, казалось, говорили: «Вы уже много летали, а теперь настало время отдохнуть. Пусть вместо вас полетают подросшие птенцы из вашей стаи!»

Старик долго молчал. Наклонив седую голову, внимательно следил за стайкой рыбачьих сампанов, несшихся к бухте со стороны моря. Потом вдруг, резко повернувшись к девушке, попросил:

— Если у тебя как-нибудь выдастся свободный денек, дочка, сведи меня прогуляться к заводу, хорошо?

— Но там ужасный запах от рыбы! Нет, вам туда нельзя!

— Ну, тогда отведи меня в горы, вон по той дороге. Говорят, там деревни объединились в кооперативы, люди стали жить лучше. Очень хочется посмотреть…

У девушки сжалось сердце. Взяв старика за руку, она постаралась успокоить его:

— Вы еще так слабы, потерпите немного. Как только вам станет лучше, я обязательно отведу вас туда. Обещаю…

Но ей не суждено было выполнить свое обещание. Спустя несколько дней состояние Ты Няна резко ухудшилось. Теперь его не видели в коридоре. Прикованный к постели, он неподвижно лежал на левом боку и тяжело дышал. Резкая боль в печени не позволяла ему даже присесть. Старик не мог ничего есть и только пил апельсиновый сок. Его худое тело напоминало скелет. Руки и плечи словно высохли, щеки провалились, подбородок заострился. И только глаза оставались такими же лучистыми, проницательными и добрыми.

На четвертый день Ты Нян попросил сестру позвать

К нему доктора. Когда они остались вдвоем, старик сказал:

— На этот раз мне уже не выкарабкаться, Нган, прошу тебя, отправь телеграмму моей дочери Хань.

— Успокойтесь, отец. Вы еще поправитесь, я знаю! — Девушка, сама того не замечая, стала называть больного отцом.

— Нет, я себя знаю. Ты должна помочь мне. Хань в этом году кончает педагогический институт… А это значит, что она должна преподавать, куда бы ее ни послали, так ведь? Так… Но из Ханоя она уезжать не хочет. Я высказал ей свое мнение в письме, но не знаю, послушалась ли она моего совета. В письмах она избегает писать об атом… Дочь — это все, что у меня осталось в жизни. Хочу последний раз повидаться с ней.