Евгений Подольный - Фронтовые были

— Борис, выводи! — не вытерпел штурман, — гробанемся!

Горелихин уменьшил угол пикирования и вывел из него самолет в ста метрах от земли.

— Гриша, висят? — коротко спросил он у стрелка.

— Висят, проклятые! Открыли огонь с дальней дистанции.

И тогда комиссар воспользовался единственным и последним шансом, чего немцы никак не ожидали, — перевел плохо управляемый самолет на бреющий полет. Фашисты предприняли еще несколько безуспешных атак и несолоно хлебавши ушли восвояси.

Горелихин, убедившись, что «мессершмитты» наконец отстали, запросил у штурмана курс и, чутко прислушиваясь к надрывному гулу моторов, с тревогой подумал: «Ну, не подведите, родимые!» И вот, словно гора с плеч, гремит торжествующий басок Сергея:

— Командир, прошли линию фронта!

…И все-таки перед самым аэродромом правый мотор отказал: по-видимому, осколком снаряда пробило картер, и, пока держалось давление масла, он честно служил свою службу. Борис выключил двигатель и, с трудом удерживая самолет от разворота и крена, «блинчиком» зашел на посадочный курс.

Все ближе желанная земля. Вот она стремительно побежала под колеса. Еще немного, и СБ, вздрагивая всем корпусом и погромыхивая листами сорванной дюрали, побежал по земле. К нему тут же устремились две машины — санитарная и эмка, в которой были командир и начальник штаба 39-го полка, а также начальник политотдела 43-й дивизии.

Старшие командиры подошли к остановившемуся самолету, пораженные увиденным: от хвоста до моторов СБ был сплошь изрешечен пулями и осколками снарядов, левый элерон размочален в клочья, верхняя часть киля срезана, словно бритвой. Было трудно поверить в то, что он еще мог держаться в воздухе. И еще труднее — что кто-то остался в нем живой. Но прошло еще полминуты, и вот на крыло из кабины выбрались летчик и штурман. За ними, поддерживаемый товарищами, вылез и стрелок-радист.

Горелихин, заметив рядом машины и людей, спустился с крыла, подошел к командиру полка, вскинул ладонь к шлемофону. Но тот указал взглядом на начальника политотдела дивизии.

— Товарищ бригадный комиссар, — негромким голосом доложил Горелихин, — боевая задача выполнена. Бомбы сброшены в цель. В воздушном бою сбито три «мессершмитта».

Командир полка и начальник штаба, хоть и повидали на своем военном веку всякого, но при последних словах Горелихина удивленно переглянулись. Тулин, едва справляясь с волнением, несколько секунд пристально вглядывался в окровавленное лицо старшего лейтенанта, словно видел его впервые. Затем шагнул навстречу, обнял Бориса и, желая его ободрить, напомнил:

— Ну вот, комиссар, а ты говорил, что не с чем выступить на семинаре политработников.

— Выступим! — улыбаясь, заверил Горелихин.

Осенью 1941 года с фронтового аэродрома майора Федорова срочно вызвали в штаб ВВС Московского военного округа. Он сразу почувствовал: предстоит особо важное задание. Ведь к самому командующему так просто не вызовут.

Выйдя из гостиницы, майор взглянул на часы — время еще было. Не спеша пошел по Садовому к Маяковке.

Тишина. Утро дышит свежестью: перед рассветом прошел щедрый дождь, смыл пыль с асфальта и листвы. Но сейчас эта благодать не радует. Первое, что так бросается в глаза, — это крест-накрест заклеенные окна домов. И еще лица москвичей — суровы и озабочены.

На обочине тротуара собралась небольшая толпа. Люди молча глядят на противоположную сторону улицы. Там, в наспех поставленном ограждении, скорбно покоятся остатки трехэтажного дома, разрушенного фашистской бомбой. На груде битых кирпичей — распоротый осколком школьный портфель: тихий утренний ветерок осторожно листает страницы вывалившегося из него букваря…

Поневоле сжимаются кулаки. Майор ускоряет шаг, словно каждая потерянная минута — еще чья-нибудь загубленная жизнь.

Вот и площадь Маяковского. Из черного рупора репродуктора над ней величественно и звонко расплескиваются звуки кремлевских курантов. Затем приглушенно, словно издалека, доносится голос Левитана: «…Враг, несмотря на огромные потери, продолжает продвигаться на можайском и волоколамском направлениях… подбито тридцать семь фашистских танков… уничтожено шестьдесят четыре самолета…»

Алексей Федоров вздохнул с облегчением: ведь есть среди этих поверженных фашистских пиратов и те, что два дня назад сбил он со своим экипажем, участвуя вместе с истребителями на грозном Пе-2 в отражении ночных массированных налетов на столицу… Так думал высокий стройный майор в черном реглане, размашисто вышагивая по улице Горького, а за его спиной из того же репродуктора раздавалась волнующая мелодия такой знакомой песни: