Йенс Йенсен - Они пришли с юга

— А теперь сложим руки и помолимся отцу небесному, — благочестиво возгласил заместитель.

Дни шли.

Лаус явился домой на побывку с двумя нашивками на рукаве — он получил чин капрала. Гудрун очень гордилась своим женихом. Сам Лаус тоже запел на новый лад — ему теперь уже не нравились насмешки над военной службой, он говорил о ней с гордостью и уважением. С восторгом сообщил он, что полковник и другие офицеры его полка записались в добровольческий корпус, который посылают на Восточный фронт сражаться с русскими.

— Черт бы побрал всех этих предателей! — воскликнул Вагн.

— Какие же они предатели, — возмутился Лаус. — Эти люди жизнью готовы пожертвовать ради своих убеждений. Таких героев надо уважать. И, кстати говоря, наше правительство совершенно открыто призвало всех датчан записываться в добровольческий корпус. Может, и я еще запишусь.

— Нет, не запишешься, — быстро сказала Гудрун. Вообще-то она не часто открывала рот.

— Может, вы хотите, чтобы русские явились сюда? — ядовито поинтересовался Лаус.

— Боже сохрани, — сказала Карен.

— Русские сюда не собираются, — твердо сказал Якоб. — Ни один здравомыслящий человек в это не верит. Когда вы только уразумеете, что здесь хозяйничают нацисты, а не русские! К слову сказать, от русских мы никогда ничего плохого не видели, скорее наоборот.

— Не видели, так увидите, — заявил Лаус. — Потому-то самое лучшее, чтобы немцы и русские обескровили друг друга.

— Черт побери, что с тобой сделали — ты совсем спятил, — возмутился Якоб. — Не желаю слушать этот вздор. Всякому терпению есть предел, тебя еще розгами надо учить, мой милый.

— Ну, ну, не ссорьтесь, — сказала Карен. — Мы все теперь злимся из-за каждого пустяка, а все потому, что трудно стало жить. И чем только все это кончится!

— Злость злости рознь, — возразил Якоб. — Нам, может, и впрямь пора бы разозлиться. Вот уже два года нацисты сидят у нас на шее, награбили миллионы, отняли все права, а мы говорим спасибо. Люди совершенно равнодушны — словно отупели. Вы толкуете о русских, потому что об этом трезвонят газеты, ну а кто хозяин газет, кто решает, что в них пишется? Знает кто-нибудь из вас хоть одного коммуниста, который причинил бы вам зло? Нет, не знает! А вы когда-нибудь слыхали, чтобы Советский Союз угрожал Дании? Нет, не слыхали. Все это чистейший психоз — вроде как антисемитизм. А в вас вколачивают эту гнусность, не давая вам даже шевельнуть мозгами. Знаете, что происходит в Германии вот уже восемь лет? А знаете, что происходит теперь во всей Европе? В немецких концлагерях томятся сотни тысяч людей, гетто набиты битком, братские могилы полны, и число их все растет и растет, а вам наплевать, пока вас самих не прижмут к ногтю, — вот тогда вы запоете по-другому. Ну и черт с вами, закрывайте глаза, коли хотите. Только, когда вы разберетесь, где правда, а где ложь и клевета, поздно будет, помяните мое слово.

— Ну хорошо, отец, а что же нам делать? — спросил Вагн.

— Не знаю, — ответил Якоб. — Знаю одно — нельзя им помогать!

Задняя стена дома покрыта серой штукатуркой. Лестничная клетка выкрашена в серый цвет. И на всем лежит ровный слой ветхости и грязи. Есть от чего прийти в уныние, но люди быстро привыкают ко всему. А здесь ютился настоящий человеческий муравейник, и весь день напролет, с той минуты, как жильцы по утрам опорожняли ночные сосуды, и до самых сумерек, в которых смешивался детский плач и звуки радио, не смолкали суета и возня. Во двор, где размещались всевозможные склады, въезжали ломовые лошади и автомобили, бойко шла разгрузка и погрузка; старики, высунувшись из крохотных окон, следили, как идет работа. Двор был большой, квадратный, на улицу дом выходил фасадом, там жили богатые люди. Между ними и обитателями заднего двора лежала пропасть, даже дети из богатых и бедных квартир не играли друг с другом.

По вечерам двор пустел и его выметали так чисто, что хоть в футбол играй. Но тут появлялись крысы — они выползали отовсюду, проворные, ловкие и жадные, волоча по залитому цементом двору набитое брюхо. Их царством были темные углы, помойные ведра и стоки для нечистот. Судя по их повадкам, им было отлично известно, что они окружены врагами. Но главная беда состояла в том, что они проникали и в квартиры, прогрызали лазы под раковинами, вынюхивали еду, пожирали ее и вновь исчезали в складах, где кишели сотнями. При свете дня они нагло разгуливали по кровельному желобу и всю ночь скреблись под потолком. Жильцы их ненавидели. Заметив их, женщины поднимали визг, а дети с криком бросали в крыс камнями. Те злобно и яростно шипели, но бросались наутек.