Сергей Андрианов - Рассказы

— Командир, курс!

— Беру курс, беру! — успокоил штурмана Журавлев. Корабль плавно возвращался в прежнее положение. Успокаивались, занимая свои места, стрелки приборов.

— Стрелок, цель видишь? — спросил Журавлев больше для того, чтобы почувствовать настроение Чижова.

Впиваясь глазами в темень, Чижов судорожно искал вражеский самолет и не находил его. Ему казалось — противник исчез. И, не понимая драматизма создавшегося положения, с досадой ответил:

— Нет цели! Ушла.

Потерял вражеский бомбардировщик и Турин. Рычков заканчивал прием радиограммы и не знал, что произошло на борту самолета.

— Командир, земля требует данные полета вражеского бомбардировщика: курс, скорость, высоту. Земля требует…

Журавлев слушал приказ, а перед глазами, словно остановившийся кадр киноленты, комэск Бочкарев: «Легче на Берлин слетать».

— Радист, передай: «Ждать, ждать». Понял?

— Понял, ждать.

…На командном пункте — тишина. Давно стихли на стоянках двигатели. Летчики и техники переговаривались вполголоса. До эскадрилий доходили слухи: Журавлев летит с гитлеровцами. Командира полка предупреждали сверху: «Готовить вылет». Обстановка на земле, как и в воздухе, накалялась. Огромные корабли, заправленные по пробки топливом, загруженные бомбами, ждали своего часа.

Время будто остановилось. Наземные радисты немы, слушают эфир. Обычно после короткой паузы в связи, когда самолеты находятся над целью, следует сообщение: «Задание выполнено». От Журавлева такой радиограммы не будет. Рождается смутная, неопределенная тревога, мучительнее становится ожидание.

Нина замечает это по частым взглядам командира на часы и по шепоту в соседней комнате: «Ну что?» — «Молчит!» Стоя у доски, она все время поправляла фамилию Журавлева, стирала и вновь писала. Зашла к радистам, лица их вытянуты, напряжены. Ей хотелось самой сесть за приемник и слушать, слушать…

На командный пункт приходили командиры подразделении.

— Ну что слышно от Журавлева?

— Молчит.

— Запросите.

— Дал сигнал «Ждать».

Пришел и майор Бочкарев. Нина вспомнила, как писала его фамилию. И как весь полк следил за его полетом. Переживали люди, когда он потерял зрительный контакт с вражеским бомбардировщиком. Его не осуждали тогда, ему только сочувствовали. С сочувствием к Журавлеву она и спросила Бочкарева:

— Товарищ майор, а по нему могут стрелять?

— Не святой — стреляют, — сухо ответил Бочкарев, проходя к командиру полка.

Бочкарев не мог себе простить, что разрешил Журавлеву лететь. Если бы настоял на своем, твердо сказал «нет», то ни командир полка, ни генерал не приняли бы такого решения. Но он не мог им сказать всего, что было у него на душе. «Пусть летит, пусть», — с неудовольствием сказал он вчера.

Бочкарев осуждал себя за то, что добился назначения Журавлева командиром корабля. А теперь сомнение одолевает…

Бочкарев чувствовал за собой вину, когда Журавлев полез в грозу и летел без связи. «Начал ходить на задания самостоятельно, и появилась у него опасная неудержимость. Этого-то как раз я в свое время и не распознал в характере лейтенанта».

Он спросил о нем шепотом, почти взглядом.

— Идет. Уже два часа, — тихо ответил Дмитриев, но Бочкарев уловил и одобрительный тон: не зря, мол, послали, и скрытое командирское томление: как-то будут развиваться события дальше?

Он вспоминал свой полет, а представлял за штурвалом Журавлева. Цепкий он, напористый. Два часа идет рядом с фашистом… Бочкарев то успокаивался, укоряя себя за напрасные волнения, то тревожился опять…

Город лежал без огней. Высокие перистые облака путали северные созвездия, а разорванные слоисто-кучевые застили землю. Турину нужно было зацепиться за какой-нибудь ориентир, чтобы распознать, куда движется гитлеровский бомбардировщик, предугадать его маневр после сброса бомб. Освободившись от груза, облегченный, он может резко уйти вниз и затеряться в темноте.

Повисли светящие бомбы, обнажив ближние кварталы города. Словно мечи, вонзились в черную мякоть неба прожекторы. Замерцали зенитные разрывы.

Журавлев и Турин водили корабль на самые опасные вражеские цели, где огонь извергался вулканом. Они никогда не задумывались — пройдут через него или он похоронит их в своем вареве. Все было пережито в неоднократно повторявшихся полетах. Но то был огонь врага, а теперь — свой. Огонь все усиливался, стеной вставая впереди. У каждого таился один и тот же вопрос: «Как идти?»