Александр Каневский - Впереди разведка шла

Довольно часто приходилось вступать в борьбу с самолетами противника, которые охотились буквально за каждой машиной, повозкой. Из-за них стало почти невозможно доставлять боеприпасы, горючее, пищу. Командование корпуса приказало использовать для борьбы с самолетами все огневые средства.

Выход механизированной группы генерала Ротмистрова к низовью реки Маныч и станице Багаевской имел огромное значение: складывалась реальная возможность перерезать железную и шоссейную дороги Батайск— Ростов с целью не допустить отхода остатков разгромленных войск с Северного Кавказа. Захватив же Новочеркасск, мы могли выйти в глубокие тылы южной группировки противника и взять Ростов.

Развернулись тяжелые многодневные бои между устьем реки Маныч и станицей Пролетарской.

Тактика гитлеровцев оставалась прежней. Те же пресловутые «клинья», сосредоточение превосходящих сил на сравнительно узких участках, массированные налеты авиации. Специально созданные группы автоматчиков, сопровождаемые танками, просачивались в наши тылы, стремясь создать видимость окружения и посеять панику. Каждый шаг продвижения, однако, стоил противнику больших потерь.

Все же из-за растянутости частей, отставания артиллерии и ремонтно-восстановительных средств для танков, недостатка горючего, а главным образом из-за чрезмерного утомления людей — наступление приостановилось. Но это не относилось к разведке.

Сущей занозой оказалась для нас станица с выразительным названием Самодуровка.

Мы двигались разведдозором параллельно колонне противника. Впереди — немецкие мотоциклисты с пулеметами, орудия, минометы, какие-то машины, крытые брезентом... По нашим подсчетам, в колонне было не менее трехсот человек. Изучив направление движения, поняли, что это подкрепление для гарнизона, расположенного в Самодуровке.

Срочно связались по рации с командиром бригады майором Рахмановым. Реакция на доклад оказалась незамедлительной: лишь только колонна втянулась в пологую балку, ее буквально проткнули с двух сторон кинжальным огнем. Несколько машин столкнулись, некоторые загорелись. Остальные, пытаясь развернуться, чтобы уйти из-под обстрела, тыкались тупыми носами в сугробы. Немцы прятались за колесами грузовиков, отстреливались. Перебежками искали укрытие...

«Мелкоту» добивали из бронетранспортера. Нескольких гитлеровцев пленили. Среди них оказалась довольно важная птица — полковник. На лацкане мундира — значок члена нацистской партии. Наспех его обыскав, забрали кортик с готической надписью: «Фюр Тройхайт унд Тапферкайт»*, сняли голубой эмалированный крест с черной каемкой. Оберст скрипел зубами, проклинал дикую страну с ее «жуткими морозами», что-то показывал, стараясь загибать посиневшие пальцы. Наверное, считал потери... И здесь произошло то, чего мы никак не предполагали: когда офицера подвели к бронетранспортеру, он, нагнувшись, неожиданно выстрелил себе в живот... На снег упал маленький, в ладонь величиной пистолет. Я поднял его. Красивая вещичка! На рукоятке — костяные накладки, затворная коробка украшена золоченой гравировкой.

* «За верность и храбрость» (нем.)

— Что с ним делать, командир?— спросил Алешин после некоторой паузы.

— Грузите на «броник». Все-таки вещественное доказательство. Не каждый день попадаются полковники, даже мертвые.

А сам подумал: «Влетит от Рахманова под первое число». Этот досадный случай еще раз подтвердил железное правило: в нашем ремесле нельзя пренебрегать малейшей мелочью.

Из беглого опроса остальных пленных узнали, что они из 16-й моторизованной дивизии, которую перебросили сюда вместо потрепанной в боях 11-й танковой.

Взятие Самодуровки стоило нам немалой крови, но гитлеровцев все же вышибли из хутора.

...Стояла на редкость тихая, безветренная ночь, падали крупные хлопья снега. Ни шума моторов, ни стрельбы, ни вспышек ракет... В приземистой избе, наспех оборудованной под штабное помещение, собрались комбаты, командиры рот, заместители по политической части. Одеты кто как — и в шинелях, полушубках, стеганых ватниках, безрукавках, прозванных «мадьярками». На столе с развернутой картой стояла снарядная гильза, из которой лениво струилось желтое пламя.

Майор Рахманов молча покрутил карандаш, зло швырнул его на карту.

— Чего фриц уцепился так за эту Самодуровку, ума не приложу? Если так и дальше пойдет, останется один выход — глубокая оборона. Чует мое сердце — гитлеровцы вновь полезут.