Степан Злобин - Пропавшие без вести

В толпе, окружавшей роту, Балашов увидал Батыгина, Маслова, Женю Славинского, Волжака…

— Смир-рно-о! — раздалась команда.

Капитан еще что-то громко сказал, но Иван не слыхал его слов: он в это время заметил на носилках, с которыми шли санитары, безжизненное лицо Павлика. Он видел, как Женя Славинский рванулся к Самохину из толпы.

— Балашов, ко мне! — приказал командир взвода.

Иван шагнул из рядов, подбежал к командиру. Лейтенант взглянул на часы:

— На два часа, до восьми ноль-ноль, можете быть свободны. Идите побудьте с друзьями.

— Слушаюсь, два часа, до восьми ноль-ноль, быть свободным, — повторил Балашов и услыхал, как в толпе бывших пленников кто-то ахнул и как прошел говор.

«Узнали меня!» — подумал Иван, но он продолжал стоять «смирно», глядя в лицо командира.

— Вольно, — сказал командир. Он тепло и по-дружески улыбнулся. — Рад, Балашов? — спросил он.

— Еще бы, товарищ лейтенант! Знаете, как… у меня ведь невеста тут… — Иван захлебнулся словом, зажмурился и крутнул головой, не сдержав слезы радостного волнения.

— Ну, идите, идите! — Командир еще раз взглянул на часы.

— Взвод, напра-ву! — услышал Иван его голос уже у себя за спиной.

Он шагнул к толпе пленных.

— Товарищ фельдшер!

— Иван!..

— Здорово, Ванюша! — радостно закричали вокруг.

— Да это же старшой из карантина! А объявили — повешен!

— Балашо-ов! Вот так штука!

— Ива-ан!

Его тесно сжимали со всех сторон, целовали.

Тут были близкие и друзья, а среди них и едва знакомые люди, однако не было между ними различия в радости, в теплоте, в счастье прижаться в объятии. Рыжий Антон, Славинский, «Базиль», Соленый, Василий-матрос окружили его.

И вдруг, едва видная за плечами мужчин, с силой протискавшись между ними, вырвалась из толпы и кинулась Балашову на шею маленькая Наташа.

— Карантиныч! Неужто ты?! В форме, в погонах… Какой ты красивый! Голубчик!.. Значит, они тебя не повесили…

Она целовала его в щеки, в глаза, в губы, едва доставая, повиснув на шее.

— Наташа! А где же Машута? — спросил Иван. — Маша где?

Она испуганно разняла свои тоненькие, детские руки и широко, во внезапном страхе, в растерянности, открыла глаза, глядя на него снизу вверх.

— Машута?! А ты… разве ты не знаешь? — жалобно пролепетала она.

— Да она же в тот день, как его увезли в гестапо… — сказал рядом женский голос.

Иван взглянул на лицо говорившей женщины, и вдруг оно поплыло, задрожало, как будто в воде. Он не узнал ее, да и зачем узнавать! Он все понял…

— Умерла? — произнес Балашов и не услышал сам своего голоса за каким-то туманом, который затмил глаза и набился в уши.

Емельян опускался куда-то в сладкую темноту, из которой до него доносились отрывистые слова:

— Пинцет, говорю! Зонд! Свети ближе!.. Тампоны! Еще тампоны! Бойчук, следи за раствором!

Голос врача доходил до Баграмова будто откуда-то издалека, и все уже утонуло, ушло, растворилось. Но вот барак содрогнулся от взрыва, со звоном посыпались где-то рядом стекла.

— А ты бы под стол залез! — явственно услыхал вдруг Баграмов злые слова Куценко. — Раненого держи! Клава, эфир! Да свету же больше, черт вас… военные люди! — строго сказал Куценко. — За пульсом следи…

Опять грохнул взрыв, но только теперь уже как-то глухо, словно прикрытый ватным одеялом.

— Зачем я вскочил? — вслух механически повторил Баграмов, не понимая уже значения этих слов.

— Раненых принесли! — крикнул кто-то над ухом Баграмова.

И потом наступил надолго темно-красный покой и ватная тишина. Потом тишина стала синей и светлой. И вдруг она разорвалась криками радости. Кричали «ура». Смеялись. Кто-то возбужденно и громко крикнул что-то непонятное…

Сон разорвался, но не было сил ничего осмыслить, — как будто в детстве на ярмарке, все вертелось, пестрело, кричало не в лад.

— Откройте же затемнение, утро! — отчетливо потребовал чей-то голос рядом, отдельный, осмысленный голос.

— Тампон! — приказывал Опанас Куценко, как раньше отрывисто. — Зонд… Другой, не этот…

Но Куценко говорил далеко в стороне от Баграмова. Емельян догадался, что его уже вынесли из операционной в соседнее помещение и голос Куценко слышится за переборкой.

— Повернись, повернись немного, голубчик, — уговаривал женский голос с другой стороны.

— Перевяжи поскорее, сестрица, пойду к своим! Господи, хоть поглядеть! — просил кто-то.

— Да куда же ты можешь идти? Лежать тебе надо. Придут и сюда, — уверял Глебов.