Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

– Плохо, – говорил Пеккала, когда колонна проходила через деревни, – плохо, родная! Всю жизнь начинать надо заново после этой дурацкой истории…

Кайса сидела на передке подводы, шаркавшей колесами по заснеженному песку, зябко прятала руки в муфту.

– Не так уж плохо, Юсси. Начинать жизнь с начала никогда не поздно и всегда радостно. А мне – особенно… И все мне нравится сегодня: эта глушь, эта дорога, эти солдаты и пушки!..

Полковник подергал размочаленные веревочные вожжи, мохнатая лошаденка, прядая навостренными ушами, побежала быстрее; и везде, куда ни посмотришь, скрипят телеги, качаются штыки, ползут ленивые и широкие гаубицы.

– Вот выгоним, Кайса, немцев из Лапландии, и пошло все к черту!.. Заберу тебя к себе, как-нибудь проживем. Тридцать гектаров землицы есть, своя картошка, своя репа, малина. Сколотим денег на косилку, а ты займешься садом…

– Милый ты мой! – отвечала женщина, краснея. – Мне даже не верится, что это уже последнее… вот это все. А потом… Ох, Юсси, ох, Юсси, ты даже не знаешь, какой я могу быть счастливой! Только бы не расставаться…

– Не захочешь – так не расстанемся. Будешь пить молоко, есть картошку с маслом… Да ты у меня еще такой станешь, хоть куда! Мне только и останется что делать, как это драться из-за тебя с парнями…

Кайса весело расхохоталась, взяла кнут и хлестнула полковника по спине.

– Ты, старая сатана! – сказала она, не давая ему вырвать кнут из своих пальцев. – Да я сама любой девке перегрызу за тебя горло!.. Ох, больно, больно… руку!

– А ты не дерись. То-то!..

К ним подъехал Таммилехто.

– Что скажешь, вянрикки?

– Да вот все думаю, херра эвэрсти, все думаю…

– О чем же?

– Как бы не попало нам за это…

– За что – за это?

– Ну вот… за все, – и он махнул вдоль дороги, по которой двигались «лесные гвардейцы».

– А почему же, ты думаешь, должно нам попасть?

– Регулярные войска, херра эвэрсти, и те, несмотря на договор, не выступают, а мы… даже не войска, а почти одни дезертиры, идем на немцев.

– Идем, – весело отозвался Пеккала, – да еще как идем-то! Ты посмотри только, вянрикки, шагали когда-нибудь так наши солдаты, как шагают сейчас?

– Да, херра эвэрсти, это армия.

Таммилехто с минуту ехал, опустив поводья, потом неожиданно сказал:

– У меня мама… Она так меня ждет!

Покачиваясь в седле, он закрыл глаза, и скрип телег, ржанье лошадей, топот сапог, окрики и понукания – все в эту минуту исчезло для него; он увидел себя в белой студенческой шапочке, и мать, которой он всегда стыдился за то, что она не умела разговаривать с его приятелями по-шведски, сует ему в карман черный хлеб с маслом; а он стеснялся есть черный хлеб, потому что приятели ели белый, и отдавал бутерброды университетским полотерам.

Таммилехто открыл покрасневшие глаза и, словно пытаясь оправдать себя в чем-то, тихо добавил:

– Мне всего девятнадцать лет…

– Ох, как я вам завидую! – вздохнула Кайса.

– А я – нет, – отрубил полковник.

Старый солдат в рваном мундире и башмаках, перевязанных бечевками, вдруг открыл рот с выщербленными желтыми зубами и затянул:

И оборвал песню: мол, как, годится такая или нет? Ведь вы, мол, привыкли ходить с Берньеборгским маршем!..

Но ему сердито крикнули:

– Взялся за пономаря – так тяни, старый!..

И солдат, радостно вскинувшись, так что звякнули два ряда медалей, продолжал:

Сначала несколько голосов, хриплых от простуды, вразброд ответили:

И вдруг подхватили все разом – эхо отбросило припев за леса и снова вернуло обратно:

Шли финские солдаты и, может быть, впервые за все эти годы пели не о «величии своей страны», а совсем о другом. В их песнях встречались жених с невестой, топились бани, шелестели ветви берез, прыгали белки, всходило румяное солнце над озером.

И страна Суоми вставала в их песнях воистину прекрасная!..

Бушлат распахнут и разодран вдоль плеча осколком снаряда; в металлических застежках штормовых сапог скопился налет засохшей соли – глаза, еще недавно видевшие смерть, раскрыты широко; на щеках то вспыхивают, то угасают красные пятна; пальцы, которые целых полчаса были сведены на гашетке стреляющего пулемета, не перестают дрожать от нервного возбуждения, – вот таким вернулся из боя Сережка Рябинин…