Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

Он пришел на катер-тральщик в самый разгар Сталинградской битвы, пришел прямо из исправительной колонии, где отбывал срок за грабеж. Некоторое время был молчалив, угрюм, на всех нас с каким-то недоверием поглядывал своими бесцветными глазищами. А потом оттаял, оказался хорошим товарищем, и все мы хотели, чтобы он поскорее отличился в бою. Тогда можно было бы и ходатайствовать о том, что он вину свою искупил.

Как пулеметчик, он еще утром имел все шансы на медаль.

Комендант Мозыря оказался хитрым, расчетливым: он через посыльного сообщил мне, что «в силу соответствующих причин переправа несколько суток разводиться не будет» и мне надлежит сделать из этого выводы. Какие? Понимай: облюбуй себе огневую позицию и стой там, помогай нам отгонять от переправы вражеские самолеты.

В то время все мы были молоды, полны сил, задора и даже излишней удали. Поэтому не всегда делали то, что, казалось бы, само вытекало из сложившейся обстановки. Вот и тут, воспользовавшись тем, что командир одной из дивизий (фамилию его забыл), державшей здесь оборону, попросил меня, сославшись на бездорожье, доставить к фронту боезапас, мы снялись со швартовых и двинулись к линии фронта, чего, конечно, не ожидал комендант Мозыря.

Фронта, как такового, не увидели: половодье набирало силу, и Припять разлилась так, что ее основное русло было трудно даже угадать; мы просто подошли к берегу в указанном месте и разгрузились.

А нам все-таки хотелось взглянуть на здешних гитлеровских вояк. Неужели такие же спесивые, самоуверенные, как и до разгрома армии Паулюса под Сталинградом?

И под покровом ночи на самом малом ходу, чтобы шум моторов не выдал, я с двумя катерами, придерживаясь тени стоящих в воде деревьев, заскользил вверх по реке.

Шли, как показалось мне, невероятно долго, уже начали подумывать, а не пора ли поворачивать обратно, когда Губанов разглядел у берега что-то, похожее на катер.

Тогда, спрятав свои катера под деревьями, я высадил десант из пяти человек, приказал им как можно ближе подобраться к неизвестному катеру и осмотреть его.

Почти по грудь матросы погрузились в леденящую воду, как только спустились с катеров. И побрели абсолютно бесшумно.

Вот они уже около того катера… Один из них заглядывает в его иллюминатор… Вот они собрались в кучку, о чем-то шепчутся… Отвязывают трос от дерева, ведут катер к нам…

Подвели под самый наш борт, подняли два пальца…

Сами понимаете, было бы просто глупостью в таких условиях отказаться от случая, и мы перепрыгнули на палубу того катера, откинули люк и втроем спрыгнули в кубрик. Два фашиста не успели и проснуться.

В Киев мы вернулись уже в середине апреля, прибуксировав трофейный катер (к сожалению, не военный), который у нас немедленно отобрали, вооружили и передали в отряд катеров ПВО.

Зато у меня, как память о той безрассудной ночи, в кобуре оказался вполне исправный парабеллум.

И еще несколько слов о «мелочи», воспоминания о которой теперь вызывают у меня чувство неловкости.

После похода во вражеский тыл на реку Дон (1942 год) и летом 1944 года работники флотской газеты не раз обращались ко мне с просьбой написать ту или иную статью, так сказать, поделиться опытом. На все предложения я категорично отвечал, что писать не способен, что моей руке автомат значительно привычнее, чем перо.

И раза два бывало так, что ко мне присылали корреспондента, я рассказывал, а он записывал, чтобы потом сделать статью и дать ее мне на подпись.

К стыду моему, бывало и такое. Но, поверьте, тогда я искренне считал, что не способен написать что-то вразумительное.

К моему приходу из рейса под Мозырь приказом командования база и штаб нашего дивизиона уже покинули Киев и размещались чуть пониже города в деревушке, которую одни называли Коник, а другие — Мышеловка; какое из этих названий правильное — в то время не удосужился узнать.

Чтобы попасть на базу, с Днепра мы свернули в извилистую протоку, прошли метров пятьсот и оказались в маленькой бухточке, берега которой поросли каштанами, акациями — высоченными, каких я еще не видывал, и другими такими же впечатляющими деревьями.

Среди этой благодати и стоял двухэтажный дом — мок новые владения. А когда вечером зазвенели в песнях девичьи голоса, когда по берегу заливчика начали прогуливаться улыбающиеся Наталки и Ганночки, нам с замполитом — старшим лейтенантом А. Гриденко (тем самым, который является прототипом одного из героев романа В. Рудного «Гангутцы») — стало ясно, что если мы не примем каких-то срочных мер, не загрузим матросов настоящим делом, то нам с ним очень скоро придется барахтаться в потоке рапортов с просьбой об отправке на фронт или присутствовать на многих свадьбах.