Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость

— Разрешите стрелять по самолетам?

Оленич скептически махнул рукой: мол, дело это бессмысленное. Но ординарец воткнул в бруствер рогатину из сухой ветки, приладил винтовку и начал деловито и сосредоточенно постреливать каждый раз, когда подлетали вражеские самолеты. Он успевал сделать три-четыре выстрела.

С каждым налетом самолеты пролетали все ближе к передней линии окопов, все прицельнее били из пулеметов, а небольшие бомбы взрывались почти в боевых порядках. «Юнкерсы» припадали к земле, чуть ли не цепляясь выпущенными шасси за кустарник. Оленич боялся, чтобы пулеметным обстрелом противник не повредил станковые пулеметы еще до начала боя. Поэтому пробрался к позиции Райкова и облегченно вздохнул: боеприпасы были надежно спрятаны в ниши, а «максим» обнесен валом из песка. Опасно только прямое попадание бомбы, мины или снаряда. Райков доложил, что командир самой крайней огневой точки — Коляда передал: в лесу напротив обороны замечено движение людей. По всей видимости — противник. Усилил наблюдение.

Оленич хотел было пройти к Коляде и посмотреть, что там за движение, но наткнулся на бронебойщиков. Два бойца сидели на дне окопа, а ружье лежало на бруствере — и сами солдаты, и их оружие присыпано пылью и песком.

— Почему не бьете по воздушным целям?

— Не было команды. Наш сержант во втором отделении.

— Немедленно привести ружье в позицию для стрельбы по самолетам! Открывайте огонь!

— Есть! — произнес младший сержант, видимо наводчик, поднимаясь и отряхиваясь от пыли. А второй номер, громоздкий парень, оказался тем знакомым Оленичу, который искал земляка.

Они вздыбили свою длинноствольную бронебойку и изготовились к стрельбе. Старший лейтенант поискал главами Еремеева, но ефрейтора не было видно. Послышался нарастающий гул самолетов. Тройка бомбардировщиков пронеслась низко над окопами. Бомба упала где-то возле пулемета Майкова. Андрей, забыв про бронебойщиков, кинулся к своим.

— Еремеев! Что там у нас?

Старый солдат сидел на бруствере и протирал тряпочкой винтовку.

— Бодрова зацепило осколком, а так — все живы.

Где-то за лесом, а может быть и в самом лесу, завыли немецкие шестиствольные минометы, С шелестом и свистом мины пролетели над головами Оленича и Еремеева и шлепнулись звонко и многоголосо в центре равнины, вблизи одинокой яблоньки. Оленич нанес на карту примерное расположение минометов. Еремеев, примостившийся рядом, вытащил из кармана брюк платочек, развернул его, и на солнце блеснули карманные часы. Было видно, что они старинной работы и, по всей вероятности, серебряные. Ефрейтор открыл крышечку и долго смотрел на циферблат, словно читал что-то написанное мелким почерком. Потом осторожно завернул часы в платочек и попросил Оленича:

— Товарищ командир, дайте карандаш и листочек бумаги.

Оленич подал ординарцу и карандаш, и листок бумаги из своего блокнота. Старик начал писать старательно и неторопливо. Сначала Оленич удивился: что это Еремееву приспичило заняться писанием? А потом до него дошло, что солдат хочет оставить на всякий случай письмо домой.

Артподготовка нарастала. Уже били не только минометы, далеко за лесом громыхали дальнобойные пушки. Снаряды уходили далеко в глубину обороны и, наверное, достигали железной дороги.

К Оленичу подполз с забинтованной головой Бодров. Он еще не отошел от испуга, и лицо его, робкое и растерянное, выглядело жалко. Оленич хотел приободрить парня, но тот хриплым голосом доложил:

— Товарищ старший лейтенант, Райков послал сказать, что артиллерийская разведка просит уточнить ориентиры огневых вражеских точек.

Оленич быстро нанес на бумагу данные и отдал Бодрову.

— Скорее передай это ребятам из артиллерийской разведки. Ты в состоянии?

— Да, товарищ командир.

И как-то неожиданно установилась тишина. Было странно: после грохота, гула, взрывов и стрельбы вдруг — такая тишь. Оленич пришел в отделение Райкова:

— Будьте внимательны, сейчас противник должен начать наступление. Передайте пехоте, чтобы подпускали ближе, стреляли наверняка. Наступать будет много, они ведь тоже готовились к сегодняшнему дню. Попробуют действовать на психику.

Да, наверное, каждый боец чувствовал, что сейчас решается вопрос жизни и смерти. Может, об этом конкретно никто и не думал, но душевное напряжение, обессиливающее ожидание овладевало каждым, И теперь, когда этот миг стал реальностью, подошел вплотную, все зашевелились, отряхивались, приводили себя в порядок, осматривали оружие. Делали они это незаметно, но Оленич не впервые наблюдал за солдатами в часы, предшествующие бою, и знал, что это самое трудное время. Когда начинается бой, все тревожные раздумья отходят на второй план, а то и теряются вовсе. Еремеев протянул Оленичу карандаш: