Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм

Корпушная слушала, сдерживая слезы. Но потом вытерла белым передничком лицо, чуть-чуть улыбнулась:

— Сейчас она прибежит… Господи, да мы как узнали про телеграмму — переполошились все на ферме.

— Как же вы узнали про телеграмму?

— На селе люди узнают новость раньше того, кого она касается.

Ульяна Петровна обняла Варвару ласково, по-матерински и повела ее со двора.

А через минуту-другую прикатила на велосипеде Ляля. Девочка была смущена и растеряна, она смотрела на Оленича такими глазами, словно ждала спасения:

— Андрей Петрович, вы звали меня? Тетя Варя послала к вам. Говорят, вы получили от отца телеграмму?

Она говорила, заглядывая ему в глаза и все время стараясь схватить его руку. Оленич успокаивал ее как мог. В это время у двора остановилась медицинская легковушка. Андрей, стоявший лицом к воротам, увидел, как отворилась дверца и из машины, согнувшись, вылез Гордей. Вот он выпрямился, поднял голову и широким шагом пошел по дорожке, держа в одной руке небольшой чемоданчик, а в другой шляпу.

Увидев, что Андрей Петрович смотрит не на нее, а куда-то поверх ее головы, Ляля обернулась. Прямо к ним шел высокий, худощавый мужчина. Она увидела влажно блеснувшие темно-карие глаза и мягкую, добрую улыбку… Ляля узнала его! Кинулась к нему, и Гордей подхватил ее в объятия. Она почувствовала его сильные руки, и тепло разлилось по ее телу.

— Папа! Это ты, папочка! Приехал! Я узнала тебя!

Ляля уже не говорила, а как-то выдыхала слова. И Гордей, никогда не знавший, что такое родное дитя, впервые в жизни испытывал отцовское волнение.

— Доченька… Ах ты ж, милое дитятко мое!

Андрей хотел оставить их вдвоем, но Гордей удержал его:

— У меня совсем мало времени. Давай расскажи о себе, о самочувствии. Почему вызываешь Люду?

— Но ведь мы должны жить вместе!

— Это означает, что ты не собираешься назад?

— Видишь ли, дорогой мой Гордей, кажется, у меня здесь будет важная работа. Такая, от которой я никогда не уйду и не хочу уходить. Будем жить здесь. И Люде найдется работа: планируется строительство сельской больницы. Но ведь ты будешь иметь теперь помощницу не хуже Люды, только выучи ее.

Гордей посмотрел на Лялю:

— Нам еще предстоит с нею вдвоем решать, как быть. Поедет со мной, захочет учиться на медика, я буду счастлив. Хоть я уже счастлив оттого, что она есть у меня!

Два часа длилась их беседа. Гордей Михайлович, глянув на часы, решительно поднялся:

— Все, мое время кончилось. Через полчаса вылет из Тепломорска на Симферополь. Заскочу, когда буду возвращаться. Ляля, решай: поедешь со мной или еще останешься. Потом скажешь, что решила.

— Я поеду к тебе!

— Спасибо, доченька, — растроганно проговорил Гордей Михайлович и поцеловал Лялю.

Взяв чемоданчик и шляпу, он вышел из дому, помахал им рукой и уехал.

Ляля, прижавшись к Оленичу, прошептала:

— Я счастлива! И все благодаря вам, Андрей Петрович…

Девочка убежала. Андрей остался один во дворе.

Но вот издалека донесся женский голос:

— Андрей Петрович! Ау!

Он оглянулся вокруг и увидел: по ту сторону яра на крылечке своего домика-теремка стояла Софья Константиновна и махала ему рукой:

— Можно к вам зайти на минутку?

— Конечно, конечно! Что за вопрос!

Фельдшерица стала спускаться по крутому склону яра, на какую-то минуту ее скрыли заросли камыша, потом она снова появилась, уже на этой стороне. Преодолеть яр и речушку было для нее уже не по силам, она дышала трудно и прерывисто, и на белом лице пламенели пятна. Андрей взял ее под руку и провел к столику, посадил на стул.

— Был у меня разговор с одним человеком… Это районный психиатр. Интересовался вами, расспрашивал, вполне ли вы здоровы. И очень хотел бы посмотреть на вас, Андрей Петрович.

— Зачем? Что ему нужно?

— Это и я хотела бы знать. Я говорю вам на всякий случай. Я ведь тоже ничего не боюсь, как и вы, — Она вдруг засмеялась: — Мы ведь с вами — военные люди!

Феноген Крыж не мог сидеть на месте: его властно звали те заветные Лихие острова между Тепломорском и Булатовкой, и в то же время он смертельно боялся ехать. Очутиться на той земле, которую полил человеческой кровью, сейчас ему меньше всего хотелось: казалось, что там каждый человек опознает его, каждое дерево исторгнет проклятье, каждый камень завопит. Но ехать надо. Один-единственный раз, последний раз надо поехать и забрать то, что добыто в тот такой веселый, такой разгульный сорок третий год!