Александр Зонин - Морское братство

— Коленька, пойми меня правильно. Я очень виновата. Я хочу повидать его, но чтобы ты был со мной. Потому что все же боюсь…

Он успокоил ее, усадил на кнехт, бросив свою шинель.

— Я схожу. Думаю — это нужно Виктору.

Небо в багряных и фиолетовых тонах на востоке обозначало приближение нового дня, но запад был угольно-черный, и ночь еще цепко держалась на воде. Где-то за сотни миль были чужие корабли, и на них иные люди, совсем иные в своих радостях и горестях. Туда уйдут через какой-нибудь час эти тревожно и сильно дышащие эсминцы. Бой. Сражение. Это необходимо? Мысли Наташи были бессвязны и перемежались словами, какие она должна сказать Кононову. Что победит и окрепнет мир хороших и светлых людей, таких, как погибший Ковалев… Мало отдать борьбе свой ум и знания. Надо душой быть в ней.

Последние остатки скованности и неловкости как-то вдруг исчезли. Пусть пошляки зубоскалят, что она посылала Николая за Кононовым. Пусть кому-то взбредет считать ее поступок неправильным, а все ее поведение в этой истории извращенным. Она встретит летчика, как хорошего и верного друга. Она не сомневалась и Николай и Кононов не оскорбят ни словом, ни мыслью это желание сидеть их свободными от мелочных обид и собственнического эгоизма…

В первый раз Наташа назвала летчика Виктором, но произнесла его имя так просто, будто всегда знала его добрым товарищем, не становившимся между ней и Николаем.

— Виктор, я была резка. Но теперь мы друзья? Да?

Николай Ильич без всякого сопротивления подчинился желанию Наташи. Он без смущения вызвал Кононова, и сейчас у него даже тени недоверия не было к Наташе. Однако со словами, которые Наташа произнесла, явилось странное и неприятное ощущение. Будто все они, все трое, стоят друг перед другом голыми. «Что-то есть в нас такое, что невозможно высказывать, что должно быть понято с намека, или лучше пусть совсем не будет понято», — подумал он.

Надо было послать Кононова, а самому задержаться на корабле. Он хотел отойти и, чтобы сделать свое движение естественным, вытащил трубку и стал осматриваться, где ветер не потушит спичку. Но Наташа продела свою руку между пуговицами его шинели и попросила:

— Нет, Коленька, не уходи, ты тоже должен услышать, что я скажу Виктору. Да, мне было очень трудно уберечь нашу любовь. Ты этого не понимал. И могло быть очень плохо для всех нас. Ведь правда?

— Правда, — сказал Кононов. — Обоим вам спасибо. И думайте обо мне что хотите, но мне теперь стыд глаза не ест. Да, я опять чувствую себя отличным парнем и вот завтра это докажу.

— Ну, пустился в обобщения, запутаешься, Виктор, — шутливо остановил его Николай Ильич. — Да и что говорить о завтрашнем. Обыкновенный поход.

Но Кононов не услышал в этих словах предупреждения и горячо воскликнул:

— Обыкновенный?! Не верьте ему, Наталья Александровна. Тем, что Николай задумал, долго будут восхищаться. И не только военные. Ей-богу…

— Ну ладно, не кажи гоп, пока не перескочишь, — оборвал его Долганов. — Наташа теперь будет воображать всякие ужасные картины, чуть ли не абордаж. Ты да я, с кортиками…

— Нет, нет. Не беспокойся. Виктор не испугал меня. Наоборот. Я буду ждать вас спокойно. — Она мокрой от слез щекой прижалась к руке Николая Ильича. — Я вас встречу. Будет очень, очень хорошо. Ни пуха ни пера… Так ведь надо напутствовать?

Миноносцы вышли из залива. Окруженные катерным охранением, они медленно занимали места в строю кильватерной колонны. Свернувшись калачиком на узком и коротком диване в салоне «Умного», Сенцов проводил Неделяева сонным взглядом до двери и потянулся за папиросами. В открытый иллюминатор пробирался колючий морозный воздух, но Сенцов не встал задраить крышку. Сейчас объявят боевую тревогу, а тогда все равно надо встать и идти наверх.

На воде лежал сырой и плотный туман. Из мглы скупо пробивался свет маяка мыса Наволок, вспыхивали и гасли лучи позывных. Призрачными тенями проскользнули вдоль борта торпедные катера, и только последний, вдруг попав в полосу прожектора с «Упорного», резко выступил серебристым корпусом, с неподвижными, укутанными в тулупы людьми перед низкой рубкой.

Скоро, однако, переговоры ратьерами прекратились. Корабли набрали скорость и пошли на северо-запад под однообразный свист ветра в снастях. Они уходили к ночи, но день поспевал за ними и скоро обогнал колонну. Резко обозначился верхний край мглистой пелены. Он колыхался, свивался в столбы и вновь жался к воде, и все яснее выступали красноватые отвесные скалы Рыбачьего. Потом, как-то внезапно, подмигивающий глаз маяка остался за кормой корабля, и берег стал быстро уходить влево.