Олег Смирнов - Неизбежность

Имею в виду не только материальные категории, но и моральные. Не было, например, ненависти к врагу, какой она должна быть, в полный накал, ежели этот враг не сегодня завтра нападет на гебя. Любовь к Родине была, а ненависти к врагу не было.

Впоследствии с войной появилась. Японцы ведь тоже собирались ударить пас ножом в спину — всю войну продержали на границе Квантунскую армию, — а ненависти в полный накал я к японцам, увы, не чувствую. Хотя разумом понимаю: самураи не лучше гитлеровцев. Может, когда дойдет до дела, ненависть вспыхнет, как сухой хворост от высеченной кресалом искры?

Возвращались с полевых занятий — шесть часов под монгольским солнцепеком, среди накаленного песка и гальки, — надо было поспешать в расположение к обеду. Но то ли аппетит у солдат был неважнецкий (жарища адова), то ли устали от переползаний, перебежек, окапываний, воплей "ура", — батальонная колонна растянулась, местами, я бы сказал, порвалась. Как ни намотался я сам, а углядел на холмике: нам навстречу спускаются несколько «виллисов». Это неспроста, подумал я, «виллисы» в таком количестве зря не ездят, и дал команду, чтоб рота подтянулась, заправилась, словом, привела себя в божеский вид. Чутье меня не подвело. Когда «виллисы» поравнялись с головой колонны, они остановились, комбат поковылял докладывать. А колонна шла дальше, и моя рота — и я, естественно, — приблизилась к «виллисам» вплотную. Матерь божья, матка боска, елки-моталки, в ОДЕОМ «виллисе» сидел маршал Василевский, в другом — маршал Малиновский. Кто ж их не знает! По фотографиям, конечно.

А тут я воочию увидел двух прославленных полководцев. Оба они были в комбинезонах, но фуражечки, фуражечки выдавали высокое, высочайшее начальство! Нюх не подвел! Коленки у меня враз ослабели, пот потек еще пуще, однако я бы как-нибудь протопал мимо, если б не окликнул маршал Василевский:

— Лейтенант, подойдите!

Я замер, затравленно озираясь. Василевский повторил:

— Подойдите, лейтенант!

Наконец я обрел дар речи, сказал, заикаясь:

— Вы мне, товарищ Маршал Советского Союза?

— Вам, вам.

Неверным, качающимся шагом подошел к «виллису», вскинул пятерню к виску:

— Товарищ Маршал Советского Союза! Лейтенант Глушков по вашему…

Он не дал договорить:

— Товарищ Глушков, вы кто по должности?

И тут у меня от волнения язык как заклинило. Пытаюсь ответить, и ни бе ни ме. Губами шлепаю да таращусь. Вмешивается комбат:

— Лейтенант Глушков — командир первой роты вверенного мне батальона…

— Понятно. — Василевский говорит тихо, комнатно. — Рота идет хорошим строем. В отличие от других, товарищ капитан.

Комбат лепечет:

— Виноват, товарищ Маршал Советского Союза…

— Александр Михайлович, — вмешивается в разговор маршал Малиновский, — мне кажется, лейтенант Глушков дрейфит перед начальством. А, Глушков?

Я непроизвольно киваю. Малиновский ободряюще смеется.

Василевский говорит:

— Не надо тушеваться, товарищ Глушков… А за порядок в роте благодарю.

У меня прорезается голосочек:

— Служу Советскому Союзу…

— О том, что нас встретили, не нужно распространяться, ясно? — Малиновский обращается и к комбату и ко мне. Комбат отвечает по-уставному: "Слушаюсь!" — я киваю, что тоже означает — слушаюсь.

Усмехнувшись, Василевский кивает нам, водителю говорит:

— Поехали.

"Виллисы", газанув и напылив, укатили. Мы с комбатом некоторое время постояли, будто приходя в себя. Капитан сказал сердито:

— Чего ж ты, Глушков, не мог как следует доложить… и вообще разговаривать?

— Робею перед генералами. А тут — маршалы…

— Где не надо, ты смелый… Просто-таки подвел…

— Да чем же я подвел, товарищ капитан? Мне вон даже спасибо сказали…

— А мне втык сделан. И кем? Маршалом Василевским! Позор…

— Да ничего страшного, товарищ капитан. Ну, маленько растянулся батальон, что за грех…

— Тебе не страшно, ты смелый. — Комбат сильно раздосадован. — Ладно, нагоняем строй…

Он прихрамывает, но обходится уже без палочки, шагает широко, я еле поспеваю. Семеню и думаю: "Ну и встреча! Маршалы — как снег на голову! Так бы до конца жизни не увидел, а тут подвезло!" Потом думаю, что невольно подвел комбата, что и моя рота растянулась, плелась кое-как, да вовремя углядел «виллисы», сориентировался. В упреке комбату, в благодарности моей персоне есть нечто несправедливое, и в этой несправедливости повинен я сам. Одним словом, нескладно получилось. И еще стыжусь своей робости. До коих же пор можно трепетать перед высоким начальством? Уважай его, цени, но и блюди свое достоинство, ты же офицер-фронтовик, вся грудь в орденах и медалях!