Олег Смирнов - Неизбежность

А чем? Да ничем не испугаешь: если надо стоять — выстоим, надо вперед — встанем и пойдем вперед. Зажми все страхи — и конец.

Правильно! Только жаль проливать кровь, когда все, в сущности, решено. Или капитуляция — пустой звук? Или к их словесным декларациям нужно присовокупить наши новые удары по Квантунской армии? Может быть.

Дадут ли японцам приблизиться к нашим позициям вплотную, будет ли рукопашная? У японских карабинов примкнуты ножевые штыки — для штыкового боя. У нас винтовок мало, в основном автоматы, сгодятся еще как и для ближнего боя: самурая можно к себе не подпустить, прошив очередью. Начинает ныть под ложечкой: куда повернет бой, введут ли мою роту? Не хотелось бы этого, но если надо, так надо. Если не миновать, тогда скорей бы уж. Где-то — интуиция подсказывает, вне моей роты — пронзительно кричит раненый:

— А-а-а-а…

Его крик долго — или так кажется — колотится меж буграми, видимо, не сразу оказали помощь. Потом крик угас. А тот, чужой крик «банзай» нарастал, близясь. Скребет по сердцу, царапает:

"аи… аи…"

Под ложечкой ноет, но и ладони начинают чесаться. Сжать бы сейчас рукоятки «максима» и чесануть веерной очередью по японской цепи. Самому! Не положено самому. На это есть стапкачи. а в твоей роте ручные пулеметчики. Ты ротный командир, ты командуй. Каждому свое. Но рядовой солдат во мне, видимо, живет неистребимо.

А что было дальше? А дальше было: японцы достигли наших позиций, завязалась рукопашная, вторая рота дрогнула, отошла, комбат приказал мне ударить японцам во фланг, восстановить положение, я ударил, восстановил, в общем — японцы отступили, а батальон и вышедшие из укрытия танки преследовали противника, загнали его в болота.

И здесь, у кромки болот, пуля сгубила Егоршу Свиридова.

У меня на глазах: ои как будто оступился, стал заваливаться и упал навзничь. Я подбежал: белокурая голова в крови, в крови и лицо — пуля вошла в переносицу. Снайпер. Наповал. Убил, наверное, перед собственной смертью. Успел убить.

В других ротах тоже были убитые, и выросла братская могила.

Все отработано: фанерная пирамида с фамилиями захороненных, жестяная звезда, жиденький залп над могилой — и прощайте, нам надо спешить. А я не мог поспешать, я стоял в изголовье и думал о Егорше Свиридове: еще один из фронтовиков-западников сложил голову на Востоке. Егорша, славный хлопец, который так любил петь танго, подыгрывая себе на аккордеоне. А Филипп Головастиков так любил его слушать. Ни того, ни другого уже нет в живых. Как листья с дерева, обрывает война людские жизни.

Медленно, по одному, от боя к бою редеет моя рота. И все-таки она выживет, всех не убьешь.

У могилы я не заплакал. А когда доложили: есть трофейный аккордеон, кому передать, — в глазах защипало. Егору бы Свиридову передать, да где он, Егор? В китайскую землю зарыт. И я сказал:

— Отдайте кому-нибудь…

— Да никто в нашей роте ие умеет добре играть!

— Отдайте во вторую роту, в третью. Куда-нибудь…

Старшина Колбаковскпй сказал:

— Товарищ лейтенант! Дозвольте мне в собственность взять.

Моя «Поема» скончалась под колесами, так возмещу убыток…

— Возьмите, Кондрат Петрович. Только прошу: не надо пока на ней никому играть.

— Будет сполнено, товарищ лейтенант!

А глаза здорово щипало. Парадокс войны: мы стали суровее, но и чувствительнее. Пахпет горько, тревожпо разрытой землей, полынью, чебрецом или чем-то иным. И я почти физически ощущаю, как во мне ожили, задвигались, забегали слова. В голове, в сердце, что ли? И я уже шепчу про себя:

С недоумением, с испугом понял: опять сочинил стишки. Не отстает от меня, не отвязывается сочинительство. В такие-то минуты! А может, именно такие-то минуты и рождают поэзию?

Какую поэзию? Рифмоплетство — и больше ничего! Что за наказание в конце-то концов! До сочинения ли стихов командиру стрелковой роты лейтенанту Глушкову? Но, похоже, лейтенант Глушков их вроде бы и не сочиняет, они вроде бы сами рождаются. А ну их к бисовой матери! Хотя вообще-то надо бы стишата не забыть. На всякий случай записать. Показать бы кому, посоветоваться. Кому же, как не Феде Трушину? Боязно. Засмеет…

А Егорша Свиридов исполнял свое новое — и последнее, предсмертное танго без музыкального сопровождения. Как там было?

"Подари мне забвенье, подари мне любовь…" И чем это хуже моих стишков? А я морщился… Ах, Егор, Егор, зачем ты погиб…