Алексей Ивакин - Десантура

До шалаша осталось уже метров двадцать, как оттуда выскочил Гриншпун и помчался к Тарасову. Один раз разрыв почти накрыл его, но особист умудрился выскочить из него здоровым и невредимым.

— Вот же, сволочное твоё счастье еврейское… — ругнулся на него Тарасов, когда тот упал рядом с подполковником.

— Ефимыч, — заорал Гриншпун на ухо командиру. — Ефимыч, бригаду поднимай! Положат здесь к чертям собачьим!

— Не ори, не глухой, — зло ответил тот и снова пригнул голову. Очередной разрыв осыпал их обоих мокрой землей. — Что там Шишкин надумал?

Гриншпун не успел ответить. Он навалился на Тарасова прикрывая его ещё одного разрыва. Подполковник сдавленно заорал:

— Да слезь ты с меня! Озверел совсем без бабы, что ли?

— Шишкин…

Грохот миномётного обстрела становился все больше. Свист и грохот. Грохот и свист. Причем, свист страшнее. От миномёта не понятно — куда упадет мина. Каждая кажется твоей.

— Да слезь ты, — яростно спихнул особиста с себя Тарасов.

Тот молча и как-то вяло сполз с него.

— Эй, ты это… Гриншпун! Борис, мать твою!

Вместо ответа особист кивком показал куда-то за спину Тарасова.

Тот оглянулся.

Шалаша, в котором только что проходило заседание штаба больше не было. А на его месте дымилась воронка. Маленькая. Совсем не глубокая. Сантиметров тридцать в глубину. А рядом с воронкой лежали валенки. Подшитые кожей.

Начальник штаба Шишкин такие себе сделал несколько дней назад. Подошвы у него совсем расползлись. Вот он и снял ботинки с немца и подшивочку себе сделал. Самостоятельно.

Жаль, не помогло.

— Малеев жив? — задал сам себе глупый вопрос Тарасов.

А потом ответил сам же себе:

— Бригада! А ну вперёд, за мной!

И побежал, перепрыгивая замершие тела десантников и ныряя в дым миномётных разрывов. Побежал в сторону, откуда должны были лупить немецкие миномётчики.

Но обстрел внезапно прекратился. Словно фрицы почуяли отчаянный рывок бригады.

Редко кто бывает в апрельском лесу.

Март уже не наращивает наст за ночь, а май ещё не растопил остатки зимы.

Снег ещё глубок, но уже рыхл и мокр. С еловых лап то и дело соскальзывают мокрые сугробы, апрельское солнышко мирно звенит капелью.

Птицы радостно кричат — а как же! сезон размножения на носу! Звери начинают беспокойно крутить следами по тающим сугробам, выбирая себе пары на лето.

Но это обычно. Когда нет войны.

А когда война — птицы испуганно теряются в стальном дожде, падающем с неба, а звери стараются уйти подальше, подальше — кто на запад, кто на восток. Смотря по какую линию фронта зверь находится.

Молодой медведь — да какой там медведь? Так, медвежонка, всего первую зиму отночевавший — сидел и бережно баюкал правую переднюю лапу, висящую на сухожилиях.

Баюкал и плакал. Слезы на его морде смешивались с кровью — такой же красной, как у человеков. Морда была глубоко поцарапана осколками какой-то круглой железной штуки, на которую медвежонка ненароком наступил. Он раскачивался из стороны в сторону и время от времени взревывал, словно жалуясь небу на боль.

Вдруг он почуял чужой запах. Страшный какой-то запах. Не медвежий. Он привстал, но тут же снова присел. Голова у медведя кружилась от боли и потери крови. Он попытался зарычать, но у него не очень получилось, потому что запах стал ещё сильнее. Из ельника вышло двуногое существо белого цвета. Существо что-то залопотало, громко забухтело и сняло с плеча какую-то палку. Медведь снова попытался встать — страх и злость придали ему сил. Но существо не испугалось оскаленной пасти зверя. Оно замахало лапой и из кустов вышли ещё трое таких же. Тоже с палками в руках. От них пахло очень плохо. Как от той круглой штуки, которая сделала больно его лапе.

Первый поднял палку, приложил к плечу.

Медвежонка пошёл навстречу существу, стараясь напугать его молодыми зубами. Лапу он все так же баюкал. Было больно.

Вдруг откуда-то слева что-то громыхнуло, у существа разлетелась голова, в воздухе запахло кровью и…

И мишка, смешно ковыляя на правую лапу, побежал дальше, дальше вдаль, до безумия, до расстройства живота, боясь всего на свете, а особенно этих существ, раскидавших по лесу боль, смерть и страх.

Мишка так и не узнал, что все, кто его напугал упали убитыми на прогалинке, смешав свою кровь с его. Он пробежал всего лишь сто метров и подорвался на мине снова. На этот раз — смертельно.

А ещё через полчаса трое десантников, с лихорадочно блестевшими глазами, свежевали тушу молодого медведя.