Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

— Почему вы бежали?

— Потому что считал, что смогу оказать своей родине после поражения гораздо большие услуги, если не замараю своих рук кровью, преступлениями нацистского режима. Если бы мои бывшие коллеги, сидящие здесь на скамье подсудимых, действовали так же, то к немецкому голосу в мире по крайней мере прислушивались бы и дела обстояли бы не так, как сейчас.

— Если бы вы не бежали, то, вероятно, тоже были бы на этой скамье подсудимых?

— Именно потому, что я предвидел эту возможность, я своевременно избежал такой участи.

— Вы сотрудничали с англичанами?

— Я сотрудничал с англичанами до тех пор, пока это можно было делать, находясь в равноправном положении. Я хотел воспрепятствовать тому, чтобы мои соотечественники попали в подчинение к англичанам, что, к сожалению, сейчас и произошло.

Наша перебранка продолжалась полчаса. Но прошедшему сквозь огонь, воду и медные трубы адвокату так и не удалось поймать меня.

Во время этого допроса я должен был найти документ, находившийся в моем портфеле. Этот портфель подарила мне леди Ванситтарт в Денхэме на первое военное рождество 1939 года. Леди ВанЪиттарт с большим трудом сумела найти в одном из лондонских магазинов и прикрепить к крышке портфеля золотую букву «П» и немецкую баронскую корону. Когда я покидал зал суда, то заметил, что корона на портфеле отвалилась. Я не пытался отыскать ее на своем свидетельском месте. Вероятно, на следующее утро она попала в мусорный ящик и тем самым разделила участь «тысячелетних безделушек».

Когда я покинул Нюрнберг, у меня были с собой не только американские доллары, но и несколько тысяч американских сигарет, которые в Германии продавали по 20 марок за штуку.

По тогдашним германским понятиям, я был богатым человеком. Благодаря этому я смог обеспечить приличной одеждой мать и семью Гебхарда, которые прибыли в Западную Германию. [351]

С британским паспортом в кармане я стал представителем нации-победительницы и не был больше подвержен каким-либо неожиданностям, которые могли приключиться с гражданином поверженной Германии. Мир был передо мной снова открыт. Я мог поехать, куда хотел, и делать, что мне угодно.

Если бы я мог помочь Гебхарду и дальше трудиться на ниве сельского хозяйства, я выехал бы в Канаду или Австралию. Однако самого меня эти страны не привлекали. Я хотел остаться в Европе, прежде всего для того, чтобы в случае необходимости помочь своей семье.

Западный мир, в котором я пребывал после краха моей родины, был мне знаком. Я знал его законы и изучил обычаи. Я, конечно, понимал, что он гниет и близится к концу, но я не мог совершить прыжок в новый мир, возникший на востоке моей страны, поскольку меня еще многое в нем пугало. Я вырос в обществе, которое было осуждено мировой историей на гибель.

Здесь же, на Западе, дела обстояли несколько иначе. В Англии и Франции для человека моего склада, казалось, существовала еще возможность прожить до конца свою земную жизнь без больших осложнений. В этих странах жили мои знакомые и друзья. У них были деньги, посты и влияние. Мне симпатизировали и были готовы помочь избежать нищеты. Я получал подарки, приглашения и мог делать кое-какой бизнес. Волей-неволей я стал тунеядцем, так как не приобрел профессии, которая обеспечивала бы мне приличную жизнь. Я не имел никакой практической специальности и в то же время был слишком стар, чтобы начать все сначала. Таким образом, я повис в воздухе и балансировал на социальной лестнице где-то посередине между плохо оплачиваемым поденным рабочим и зажиточным бездельником. Я пытался добыть средства к существованию собственным трудом. Но если бы мое существование зависело только от этого, я оказался бы в жалком положении.

В течение целого года я преподавал английский язык в интернате во французской Швейцарии. В этом частном интернате воспитывались дети зажиточных владельцев гостиниц, булочников, мясников из немецкой Швейцарии, которым нужно было дать специальное образование в области торговли. [352] Интернат находился в чудесном хвойном лесу на высоком гребне Юры. С балкона можно было видеть равнину, на которой раскинулись озера — Женевское, Ноенбургское и Билерское, а за ними расстилался на сотни километров альпийский горный хребет с его вершинами Монбланом, Юнгфрау, Монахом до Сентиса у Цюриха. Это была незабываемая картина; по утрам глетчеры краснели, затем розовели, а после восхода солнца блестели в своем белоснежном наряде.