Николай Черкашин - Взрыв корабля

— Боже, как она к вам попала? — воскликнула Мария Степановна, опускаясь на застланную синим казенным одеялом кровать.

Я вкратце рассказал историю своего поиска и тут же спросил, не знает ли она название судна, на котором сделан снимок?

— Мне ли не знать?! — всплеснула руками Кротова. — Плавучий госпиталь «Португаль», или, как именовали его военные, «транспорт № 51». Я была на нем сестрой милосердия. Да вот же я, во втором ряду слева. Не узнаете? то, не похожа?

Она сопроводила вопрос грустным мягким смешком. Я спросил ее:

— Фамилия Домерщикова вам незнакома?

— Господи, вы и Михаила Михайловича знаете? Конечно, знакома, еще как знакома… Да я ему жизнью обязана! Ой, да только ли я одна!..

Подождите… Давайте я вам все по порядку. Наш «Португаль» ходил за ранеными в Лазистан. Это такая область в Восточной Турции. В ту пору, а было это в шестнадцатом году, там шли самые главные бои на всем Черноморском театре. Наши войска осадили турецкую крепость Эрзерум и довольно успешно продвигались в глубь Лазистана. Так что раненых было много. Мы приходили за ними в порт Ризе — это южнее Батума, — переправляли на пароход, мыли, перевязывали, обстирывали… Валились с ног от усталости, и все же, ведь нам было по восемнадцать — двадцать лет, молодость брала свое. Поздним вечером, управившись с делами, собирались в кают-компании, слушали граммофон, танцевали, флиртовали.

Вот на такой вечеринке я и познакомилась с Михаил Михайловичем. Он был начальником десантной базы Ризе и всегда помогал нам переправлять на «Португаль» раненых на своих десантных ботах, или шаландах, как мы их называли. Все знали, что у него какая-то необыкновенная судьба, что он из бывших штрафников. На высокого красивого лейтенанта с полным бантом солдатских Георгиев многие сестрицы заглядывались. Я тоже не была исключением. И отчаянно ревновала его к сестре милосердия лазарета Екатеринославского дворянства Полине Константиновне Воронцовой. Между собой мы звали ее Константинополем. Она пришла на «Португаль» после гибели мужа на румынском фронте. Необыкновенного сложения, грация, такт, ум — все при ней. Конечно же, Михаил Михайлович увлекся ею. А мы, мелюзга, восемнадцать — двадцать лет, только горько вздыхали… У нас было любимое развлечение — «цветочный флирт». Вы, наверное, не знаете такую игру. Всем раздаются карточки, как в лото, а на них против названий цветов — вопросы и ответы. Например, молодой человек говорит мне: «Фиалка». Я ищу на карточке «фиалку» и читаю фразу: «Вы прелестны. Сердце мое разбито». Я ему: «Гиацинт»; он читает: «Я не люблю тех, кто не умеет скрывать свои чувства». И так далее, пока шуточная перепалка и в самом деле не перерастет во флирт. Во всяком случае, симпатии и антипатии выявляются довольно точно. Так на мою откровенно дерзкую «Сирень»: «Вы мне нравитесь» — я получила от Михаила Михайловича весьма прохладную «Виолу»: «Увы, у сердца свои законы».

Ах, нет… Я что-то не о том.

В тот роковой рейс мы вышли из Батума. «Португаль» как чувствовал беду: не хотел сниматься с якоря. Наша якорь-цепь перепуталась с цепью минного заградителя «Великий князь Константин», и пришлось немало повозиться, прежде чем покинуть порт. Спалось дурно. Качало. Всю ночь бегал по палубам и орал дурным голосом судовой козел Васька. А судовой пес сбежал еще в Батуме.

Сначала мы зашли в Ризе, где Домерщиков любезно разрешил нашему капитану взять на буксир три десантных бота и паровой катер, чтобы удобнее было переправлять раненых с берега. Я видела, как наш капитан Дива пожал ему руку. Мне очень хотелось, чтобы Михаил Михайлович заметил меня. Было такое предчувствие, будто я вижу его в последний раз. Я дважды спускалась по трапу, стараясь пройти как можно ближе от них. Но они, Домерщиков и Дива, что-то увлеченно доказывали друг другу. И только когда я взбегала на борт с твердым намерением вернуться в палату, Михаил Михалыч заметил меня и приветственно кивнул. Я была счастлива. А через час, поздней ночью, мы вышли из Ризе и двинулись, прижимаясь к берегу, в Офу, турецкий городишко, близ которого проходила линия фронта.

— Степановна! — заглянула в дверь соседка. — Обед простынет!

Кротова досадливо отмахнулась. Она была сейчас там, на палубе «Португали». Сырой мартовский ветер полоскал ее длинное платье. И звали ее вовсе не Степановна, а Машенькой, сестра милосердия Машенька Кротова.

— В ту ночь я легла поздно. Засиделась в кают-компании. За кормой «Португали» тянулись на буксире шаланды и паровой катер, которые выделил нам Домерщиков.