Николай Черкашин - Взрыв корабля

В далеком Порт-Саиде, там, где начинается знаменитый Суэцкий канал, стоит под сенью пальм обелиск из серого камня. На обелиске выбиты слова: «Русским морякам, погибшим на боевом посту в январе 1917 года. Сооружен Министерством обороны СССР в 1955 г.».

Это памятник экипажу крейсера «Пересвет».

Самое страшное из того, что может случиться на военном корабле, — взрыв артиллерийских погребов. Именно так погиб крейсер «Паллада» в октябре 1914 года: торпеда с германской подлодки сдетонировала погреба, и огромный корабль затонул почти мгновенно. Из пятисот восьмидесяти четырех человек экипажа не спасся никто. Всплыла лишь одна судовая икона — образ Спаса Нерукотворного… Именно так: от взрыва погребов носовой башни погиб спустя два года новейший русский дредноут «Императрица Мария». Именно так погиб и крейсер «Пересвет» в конце шестнадцатого по старому стилю, в начале семнадцатого — по новому…

Две первые катастрофы потрясли всю Россию, о них много писали и пишут до сих пор, а вот на гибель «Пересвета» русская пресса почти не отозвалась. То ли потому, что подобные взрывы уже перестали быть сенсацией, то ли потому, что крейсер погиб слишком далеко от родных берегов, а может быть, и потому, что февральский взрыв самодержавия затмил огненный столб над палубой старого-порт-артурского еще — эскадренного броненосца, переименованного по нуждам войны в крейсер, но крейсером так и не ставшим…

Поход «Пересвета» повторял в миниатюре скорбный путь эскадр Рожественского и Небогатова в географически зеркальном отражении: не с запада на восток, а с востока на запад.

«Пересвет» был последней морской катастрофой царской России. И пророческой.

Причины взрыва «Пересвета» до конца не выяснены. Тогда, когда это можно было еще сделать, разразились события — одно грандиознее другого: Октябрьская революция, гражданская война… Теперь же и вовсе не докопаться до истины. Средиземное море, Порт-Саид и зарубежные архивы хранят эту тайну. И все-таки…

Как мучительно было сидеть за партой — ладно в десятом, а то в одиннадцатом классе! За классным окном бурлила шалая московская весна, и от великой тоски по странствиям я разрисовывал обложки учебников пальмами, минаретами, верблюдами, надписывал их арабской вязью, которую учил сам по себе в ярой надежде, что когда-нибудь судьба смилуется и я попаду в дальние страны, своими глазами увижу сказочный Восток, поброжу по древним городам, вдохну запахи базаров, кофеен, портов…

«Мимо ристалищ и капищ. Мимо Мекки и Рима…» — выводил я с друзьями-«пилигримами» под гитару в тамбуре электрички, уносившей нас на восток — увы! — не на Дальний, не на Средний и не на Ближний — на восток Московской области, в турпоход.

Лет через десять после выпускных экзаменов судьба смилостивилась, и Восток, самый что ни на есть заповедный — бывший Пиратский берег, а ныне побережье Туниса, — открылся мне с борта военного корабля. Желтая всхолмленная земля простиралась от мыса Рас-Зебаб до мыса Рас-эль-Абьяд…

Плавбаза «Федор Видяев» в сопровождении сторожевика и подводной лодки, на которой я служил, входила на рейд Бизерты с визитом дружбы. В знак уважения к советскому флагу нас поставили не в аванпорте, а в военной гавани Сиди-Абдаллах — в той самой, что стала последним причалом для черноморских кораблей, уведенных Врангелем из Севастополя. Здесь же укрывались и испанская эскадра, угнанная мятежниками из республиканской Картахены в 1939 году, и остатки французского флота после падения Парижа в сороковом…

Бизерта, Бизерта, пристанище беглых флотов…

Я оглядывался по сторонам — не увижу ли где призатопленный корпус русского эсминца, не мелькнет ли где ржавая мачта корабля-земляка?.. Но гладь бизертского озера была пустынна, если не считать трех буев, ограждавших район подводных препятствий. Что это за препятствия, ни лоция, ни карта не уточняли, так что оставалось предполагать, что именно там, неподалеку от свалки грунта, и покоятся в донном иле соленого озера остатки и останки «бизертской эскадры».