Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы

Он уже знал о случившемся и плотоядно улыбался из окошка дежурки, предвкушая расправу. На свет был извлечен большой таз и половая тряпка, после чего мне в ультимативной форме было приказано вымыть в дежурке пол, чтобы блестел, как у кота яйца. Я был поставлен перед сложной дилеммой — с одной стороны, статус «дедушки» не позволял мне заниматься подобными вещами, и Пчеловодов это прекрасно знал. С другой же стороны, отказом я рисковал навлечь на себя еще большие неприятности, чем имел до сих пор. Поразмыслив, я отказался.

- Че, тебе впадлу нам пол помыть? — издевался Пчеловодов. Его помощник, молодой лейтенант сочувствующе смотрел на меня.

- Меня только что сменили с караула и отправили ОТДЫХАТЬ в казарму. Это сделал человек, у которого звездочки покрупнее, чем у вас, товарищ старший лейтенант.

Пчеловодов побледнел, охренев от такого нахальства, обошел вокруг меня, глядя так, как будто у меня на лбу вырос рог.

- Да ты вообще чмо, сержант, и ты будешь мыть у меня полы! Я тебе приказываю!!! — заорал он, явно выходя их себя.

После этого я решил, что официальная часть церемонии закончилась и доходчиво объяснил тупому старлею, кто из нас чмо, почему я не буду мыть полы в его дежурке, где я его вообще видал и в каких связях состоял с его ближайшими родственниками, попутно обозвав его шакалом. Все это я проделал монотонным, негромким голосом человека, уставшего общаться с идиотом. Эффект был потрясающим, я даже начал опасаться, что этот придурок сейчас схватится за кобуру, похоже, я слегка переборщил.

Я не буду дословно приводить здесь его речь, но если убрать из нее ненормативную лексику и оскорбления, суть ее вкраце была такова: он не будет докладывать об этом инциденте начальству (стукачом я его тоже обозвал), но завтра вечером промеж нами непременно состоится в лесу дуэль на кулачках, где он мне все объяснит. Биться на кулачках с этим монстром мне не улыбалось, с таким же успехом я мог бы сражаться с ковшовым экскаватором, но я так устал, что мне уже было наплевать, что будет завтра. Я поднялся на наш второй этаж, разделся и плюхнулся в койку, после чего сразу же заснул.

Пробуждение было нерадостным — у моей койки словно в почетном карауле выстроился весь командный состав эскадрильи во главе с комэской, а также собственной персоной замполит полка, подполковник Кирсанов. Они с грустью смотрели на меня, пока я одевался, недоумевая, чем же это моя персона могла привлечь столько серьезных людей. Все выяснилось через несколько минут: Шишкин предъявил мне рапорт, написанный на его имя старшим лейтенантом Пчеловодовым, где красочно описывались события минувшей ночи, причем он перечислил все ругательства, которые, исходя из этого рапорта, были адресованы не ему лично, а всем офицерам полка. Мало того, что этот пидор не сдержал своего обещания, он еще сочинил такой увлекательный рассказ о моем нравственном и моральном падении, описав при том свои душевные муки и горечь переживаний за поруганную офицерскую честь, что мне светила как минимум парочка расстрелов у кремлевской стены под барабанный бой. Оправдываться было бесполезно, дело свое этот говнюк сделал блестяще, со знанием предмета.

Я молча выслушал вердикт: для начала 10 суток гарнизонной гауптвахты в Малых Вяземах должны были скрасить мою грусть, далее предполагалось посмотреть на мое поведение. Похоже, я приплыл. В Малые Вяземы отправляли только самых отъявленных преступников и нарушителей воинской дисциплины, оттуда возвращались только через санчасть и с сильно подорванным здоровьем. У каждого уважающего себя бойца на случай отправки в столь живописное место была затарена сигаретка, где табак был перемешан с фторопластовой крошкой. Откурив такую штуковину, человек имел все признаки тяжелого отравления, высокую температуру, понос, рвоту и прочие радости жизни и не мог пройти в санчасти освидетельствование на пригодность к отсидке — вот что делалось, чтобы не попасть туда. Губарями там держали исключительно хохлов, которые даже своим землякам не давали послаблений, заставляли арестантов зимой маршировать в одних трусах на морозе на плацу, распевая песню "Белые розы", и еще множество всяческих пакостей там приходилось терпеть бедным сидельцам. Само название географического пункта Малые Вяземы произносилось шепотом, после чего правилом хорошего тона считалось перекреститься. Десять суток там легко превращались в двадцать — стоило только не так посмотреть на кого-нибудь из персонала. Местная губа по сравнению с этой тюрьмой считалась просто санаторием. Теперь мне предстояло испытать на себе все эти ужасы. Тогда я не курил — сигаретка с фторопластом вряд ли меня спасла бы.