Георгий Ключарев - Конец Зимней грозы

— Ишь ты, «огнеметные»! Солнце зашло, и куда они девались? — опустил бинокль Бурдов, поворачиваясь к двери. — Скажешь тоже… Асланов и без огнеметов на немцев панику наводит. Только на сей раз они ему вроде бы дорого достались. Стой! Хватай шинели и пулей в щели! Летят!

От удара в надбровье и нос из глаз Кочергина посыпались слезы, но он поспешно прилип к резине наглазника и с обжегшей радостью увидел нервозные рывки машин вокруг горевшего бронетранспортера. Мерное движение колонны сломалось, образовался затор, и в ярком кружке прицела вдруг обозначились грузные, угловатые силуэты. Они, поворачиваясь, укорачивались, рыскали длинными стволами пушек, сверкавших пламенем выстрелов. Снаряды рвали воздух в стороне, и только случайный осколок, взвизгнув, обдал снегом.

— Шевелись, ребята! — не слыша щелчка затвора пушки, свирепо оглянулся Кочергин. — Без команды заряжай! Одними бронебойными.

Яростно растерев переносицу, он прильнул к наглазнику. Перекрестье ниточек пересекало самую гущу заторившихся машин, и, слыша щелчок затвора, Кочергин поспешно нажал спуск. Сорокапятка отрывисто тявкнула, дернулась, его голова отлетела назад, но, слыша новый щелчок затвора, он жадно вдавился лицом в наглазник: в дымном небе подслеповато гас и снова взрывно вспыхивал кратером пожара зрачок yxодящего солнца, зажигая багрянцем смоляные космы дыма, тянущиеся ввысь от Верхне-Кумского. Зло крутнув маховик, Кочергин вдруг увидел в перекрестье кругляк командирской башенки, лежащей как огромная банка от гуталина на башне ближнего танка. Он спускался в балку. Стараясь удержать кругляк в центре перекрестья, Кочергин нажал спуск: куда ушел трассер, он не уловил, но танк быстро разрастался в прицеле. В глаза вдруг блеснуло, и одновременно справа трескуче ударил взрыв; за бровкой в желтом тротильном облаке вверх полетели комья и земляное крошево. В прицел Кочергин хорошо видел, как, лавируя, танк приближался. Он задирал ствол пушки и поводил из стороны в сторону дульным тормозом. Дождавшись щелчка затвора, Кочергин снова нажал спуск и снова промазал. Нервничая, он резко крутил маховички наводки, отчего цель, дергаясь, все время исчезала из кружка прицела, и вдруг левее он заметил другой танк, спускавшийся в балку.

Тяжкий грохот и лязг перекрыли все другие звуки, сковав чувства и мечущиеся мысли Кочергина, вдруг ощутившего частую и мелкую дрожь земли под коленями; щелчок затвора вызывал у него почти рефлекторное нажатие спуска, сорокапятка отвечала коротким ударом выстрела; вдруг в прицеле ослепительно сверкнула молния, за щитом оглушительно грохнуло, и слух резанул скрежещущий визг осколков; дробно зазвенел и барабанно загудел щит; жарким, угарным смрадом перехватило дыхание, свет померк, земля сыпалась за воротник, скрипела на зубах. Ощущая щелчки затвора, Кочергин нажимал и нажимал спуск. Сорокапятка тявкала часто, зло, отрывисто. Видя сквозь перекрестье, прямо в глаза в упор, белое сверкание пулеметного пламени, он невольно втянул голову в плечи от пронзительного визга рикошетирующих пуль и дробного гудения щита, когда, мгновенно толкнув колени, замерла трепетная земля и уже где-то дальше послышался нарастающий грохот и лязг. Ближайший танк застыл, уронив ствол на угловатую грудь. Перебегая, из-под башни вырывались мелкие синевато-желтые язычки. Лязгнув, отскочили половинки круглой крышки люка командирской башенки, и из него вынырнула черная голова. Щелкнул затвор, и Кочергин нажал спуск; из башни с шипящим ревом ударил столб пламени, в утробе танка громко икотно бухнуло, и он, дернувшись, окутался вязким, как деготь, дымом. Неистовый азарт и ярость скрутили Кочергина, кровь ударила в лицо, прикосновение наглазника вызывало острую боль, но, не замечая ее, он, закусив пересохшие, растрескавшиеся губы, крутил и крутил маховики, ловя в перекрестье второй танк, когда где-то далеко услышал больно отозвавшийся в ушах крик Зенкевича:

— Помначштаба! Бронебойный один! Остались только осколочные!

Щелкнул затвор. Зенкевич оказывается кричал ему в ухо. Из дымного клокотанья вырвалась угловатая башня, как гигантский маятник, вертикально, перед ней качалась разинутая пасть дульного тормоза, рвалось в белом кипении пламя пулеметов, сверкание траков сливалось в две зеркально блестящие полосы, прогибаясь, трещала, судорожно вздрагивала и гудела земля.

— В танк! Оба в танк, так вашу! Он вылезает наверх! — надрывался Кочергин, чувствуя, как на шее веревками вздулись вены. — Бейте в упор! Иначе он вас! — И нажал спуск.