Лев Александров - Две жизни

Старые штампы обменяли на новые. Гласность, перестройка, ускорение. Уже тошнит. Так хвастаются гласностью, как будто они ее выдумали, а больше нигде ее нет. Трудовые коллективы. Борис Александрович недавно встретил своего бывшего аспиранта, теперь работает на кафедре. Столько грязи и склок, столько анонимных и неанонимных доносов. Он еще раз прочел про себя написанное недавно восьмистишие.

Во время завтрака позвонила дочь.

— Папа, привет! Как себя чувствуешь? Приступов не было?

— Доброе утро. Не было.

— Папа, скоро, совсем скоро, уже через дне недели, новый год. Год зайца. Мы с Аней решили устроить семейную встречу. Так что считай, что ты ангажирован. Соберемся у меня, только свои. А то сидишь, как бирюк, один, от одной скуки загнуться можно. Сядешь патриархом во главе стола, полюбуешься на детей и внуков. Мамы не будет.

Фальшивый, нарочито бодряческий голос. Каким раздражительным он стал! С трудом удержался от ненужной резкости,

— Спасибо, Наташа. Постараюсь быть.

— Ну, то-то. Арсений тебе кланяется.

Никуда он не пойдет. Скажет — устал, сердечная недостаточность. Не приступ, а то еще прибегут. Просто утомление.

Действительно новый год. Как она сказала? Год зайца. Идиотские игрушки псевдоинтеллигентов. Да нет — образовановщины по точному определению Александра Исаевича.

Наверное, со стороны поглядеть, довольно противный старикашка, кончающий жизнь в заслуженном одиночестве. Ему и в самом деле никто не нужен. Ни дети, ни внуки. Чужие люди. Ведь не всегда было так. Кого он любил, кто был не чужой? Прежде всего мама. Ира, все-таки. Сашка Шерешевский. Лена. Не густо. Все в прошлом. Теперь остался один Сергей, вечный спутник. Давно не виделись, надо бы позвонить.

Кончается жизнь. Скоро приоткроется занавес. Очень интересно, что за ним. Обидно и глупо, если ничего.

Борис Александрович отложил папку с «Физиологией» и открыл ключом ящик в тумбочке письменного стола. Аккуратно сложенные рукописи. Стихи. Перепечатанные и черновики. Эссе, воспоминания, письма. Хоть и сказано: "Не надо заводить архива, над рукописями трястись", так то Пастернак, а ему, Борису Великанову, не стыдно. Так он и не узнает, хорошо или нет то, что он делал всю жизнь. Не о науке речь, наука средненькая, подавал надежды на большее.

Это он написал лет десять тому назад. Время от времени перечитывает, чтобы проверить — так ли еще думает.

Апофеоз рационализма в XVII и XVIII столетиях и связанная с ним религиозная убежденность в могуществе и непогрешимости науки начинают в наши дни постепенно затухать, хотя все еще сильны, особенно в широких кругах образованного общества. Несмотря на поразительные, намного опередившие свое время работы Беркли и Юма, их пересказ на более современный манер в трудах Маха, Дюгема и Пуанкаре, подавляющее большинство людей все еще полагают, что наука не только описывает, но и объясняет мир. Примитивно-оптимистические утешения диалектического материализма об асимптотическом приближении к абсолютной истине все еще владеют умами, несмотря на очевидные опровергающие свидетельства сегодняшней науки.

Объясняет ли что-либо наука? Понимаем ли мы что-нибудь?

Людьми владеет хвастливая и ниоткуда не следующая вера в то, что человеческий мозг в принципе способен постигнуть истинную сущность вещей и явлений в окружающем мире. Мозг собаки, как и мозг человека, возник в результате длительного эволюционного процесса и вполне удовлетворяет своему назначению: обеспечить выживание биологического вида собаки в ее экологической нише. Мы знаем, что мозг собаки воспринимает и оценивает явления в мире не так, как их воспринимает и оценивает человек, но почему-то уверены, что мы понимаем эти явления правильнее собаки. Именно понимаем, а не просто знаем и умеем больше собаки.

Всякий, кто профессионально работал в какой-либо области естественных наук, знает, что по мере увеличения количества регистрируемых фактов и придумывания все более хитроумных теорий, объединяющих эти факты, с необходимостью появляются новые постулаты, т. е. утверждения, носящие характер "это так, потому что это так". Когда-то, на заре современной науки, появление таких постулатов не казалось опасным: они выглядели самоочевидными. Это относится, например, к постулатам классической механики. Правда, являвшийся постулатом первый закон Ньютона раньше не казался самоочевидным: ведь ежедневный опыт утверждал скорее очевидность постулатов Аристотеля. Однако постулаты Ньютона, требующие некоторого абстрагирования и мысленной экстраполяции результатов экспериментов в закономерно изменяющихся условиях, проще и «достовернее» описывали больший круг регистрируемых фактов. К ним привыкли, и они стали казаться самоочевидными. Процесс привыкания к новым представлениям определяет всю историю естественных наук. "Ученые не меняют взглядов, они просто вымирают", а новые поколения со школьной скамьи привыкают к новым взглядам. Великие физики конца прошлого — начала нынешнего века не могли принять квантовую механику, которая ввела новые постулаты, отличные от постулатов классической физики. Нынешние студенты и даже школьники не испытывают никаких затруднений при чтении учебников и при ответах на экзаменах по квантовой механике. Это происходит не потому, что они понимают суть дела лучше Лоренца или Планка, а потому, что они привыкают к постулатам квантовой механики, не привыкнув считать постулаты классической физики самоочевидными и, следовательно, единственно возможными. На самом деле постулаты квантовой механики не более и не менее «понятны» и самоочевидны, чем постулаты старой физики. И те и другие относятся к утверждениям все того же типа "это так, потому что это так". Чувство непонимания основ усиливается по мере развития науки. Современная физика вакуума разрушает привычные представления о пространстве. Успехи астрофизики, заставляющие современных ученых говорить о "большом взрыве", разрушают привычные представления о пространстве и времени гораздо более кардинальным образом, чем это уже сделали специальная и общая теории относительности. Люди, естественно, привыкнут к новым «пониманиям», и они станут казаться самоочевидными.