Лев Александров - Две жизни

— Нашел с кем сравнивать! Гитлер был двенадцать лет, он только начал людей переделывать (ведь переделать надо не сотню тысяч эсэсовцев, а многие миллионы основного населения), как войну проиграл. А наши — уже седьмой десяток. Немцам повезло. Наверное, в последний раз в истории человечества фашистскую систему в мировой державе смогли уничтожить благодаря войне. Теперь с атомными и водородными не очень повоюешь! Уничтожить, конечно, можно, но не с кем и некому будет нормальное общество устраивать. А что касается беспросветности — нет, не беспросветно. Только изменения могут быть медленные и только сверху. Да они уже идут постепенно. С флюктуациями, то вперед, то назад, но, в среднем, система с годами становится мягче, податливее. Стареет. И очень постепенно на нижние (пока) ступеньки номенклатуры пробираются более разумные, профессионально образованные люди, думающие не только об удобном кресле для своей задницы. Отпускать за границу, на время или совсем, стали. Мало, с преодолением страшных бюрократических барьеров, но стали. И сажать невинных людей перестали.

— Как это перестали? Сколько невинных людей в лагерях и психушках! Ты что, совсем на своих зияющих высотах на грешную землю не смотришь?

— Боречка, какие же они невинные? Это при Иоське невинных сажали. И то не бессмысленно. Новый строй создавали. Человек, каждый человек, должен был рабом стать. Не внешне только, а внутренне. Каждый человек должен был узнать, что он — никто, а Государство — все, что он маленький винтик, что все решают наверху, что с ним все можно сделать. Хаотические (на вашем ученом языке — стохастические) репрессии — лучший и самый быстрый способ создания такого общества. А теперь невинных не сажают. В рабовладельческом обществе преступник каждый, кто демонстративно ведет себя, как свободный человек. Они говорят вслух, (а не как мы с тобой, вдвоем, за закрытыми дверьми) и пишут то, что думают. Они дают интервью, не спрашивая разрешения. Если Сахаров, Буковский, Щеранский не преступники, то жизнь миллионов людей теряет смысл. Конечно, теперь сажают только виновных. Скажи спасибо, что сажают так мало и наказывают так мягко. Что значат тысячи в эпоху развитого социализма по сравнению с миллионами в эпоху недоразвитого? Это я тебе объяснил, почему они преступники с точки зрения системы. Но то, что они делают, вредно и с твоей точки зрения. Они мешают тому медленному постепенному движению в сторону более разумного, более мягкого, если хочешь, более свободного и нормального общества, которое началось в марте пятьдесят третьего, когда пауки на самом верху увидели, что, если продолжать по-старому, то они сожрут друга друга без остатка. Это движение может быть эффективным только за счет давления сверху, пусть не с самого верха, но обязательно сверху. А они мешают. Так же, как мешали народовольцы после отмены крепостного права.

Как говорит! Нет, недаром такую карьеру сделал. Неужели все эти хитроумные рассуждения ему только для самооправдания нужны?

— Слушай, Сережка, скажи мне, только честно скажи, не "с точки зрения системы", не "с моей точки зрения", а честно. Ты действительно веришь в то, что говоришь? Веришь в то, что честные, смелые и свободные люди приносят вред, а умные карьеристы, устроившиеся на не низких ступеньках иерархической лестницы, помогают постепенному исправлению нашей уродливой системы? Веришь в то, что деятельность Сахарова и ему подобных (хотя, видит бог, мало ему подобных) только мешает? Ведь хорошо уже то, что они стольким людям глаза открывают. Разве "Архипелаг Гулаг" не замедлил (хотя бы только замедлил) рост «соцлагеря» в мире?

— На последний вопрос отвечу: глаза открывают только тем, у кого они уже открыты; рост соцлагеря "Архипелаг Гулаг" не замедлил, его водородные бомбы и крылатые ракеты замедлили. А что касается того, во что Сергей Лютиков верит, то разреши сначала еще выпить. Ты ведь хочешь, чтобы честно, а разве трезвым можно честно? Я выпью и помолчу немного, пока не подействует. А тебе пить не надо. Ты мне лучше стихи почитай. Что-нибудь из военных. Теперь ведь тебе читать эти стихи некому, а читать, небось, хочется?

Сергей налил почти полный стакан коньяка, не спеша выпил. Встал, походил немного, сел в кресло, ноги вытянул.

— Почитай, Борька, я потом тебе честно скажу.

— Ты прости, Сережа, не хочется мне читать. Я теперь только себе самому и не вслух иногда читаю. Помолчим лучше.

Помолчали.

— Жаль, что не хочешь. Ты ведь знаешь, Борька, я в стихах мало что понимаю. Читаю иногда модные, чтобы в курсе быть. Мне с Валей разные дома посещать приходится. И дамы везде разные, и литература у всех разная. В дипломатических и внешнеторговских домах надо тамиздатовских знать, или хоть не знать, а иметь представление, — Бродского, Горбаневскую. В цековских — Рождественского, Солоухина. Академические дамы сейчас Вознесенским и Ахмадулиной увлекаются. Раньше — Евтушенко, но он, говорят, совсем плохо писать стал. Я слыхал, что в диссидентских домах другие в моде, — Тарковский, например, но я там не бываю. И те стихи мне в одно ухо входят, из другого выходят. Может, просто стар и туп. А твои действуют. Это что, потому что твои, или потому, что ты действительно настоящий поэт? Ты настоящий поэт, Великан?