Гарри Тюрк - Час мёртвых глаз

Другой добродушно улыбнулся. Он попытался по-дружески положить Варасину руку на плечо, но быстро убрал ее назад, так как машина скользнула в дыру, и ему пришлось снова ухватиться за ручку. Когда машина опять поехала спокойно, он сказал: – Вас оставили здесь в деревне по понятной причине. Вы понадобитесь штабу. Не каждый жил так долго за немецкими линиями. И эта позиция там впереди… она не долго там продержится. У нас сейчас очень хорошие исходные позиции. В этом месте мы сделали на фронте маленький выступ. Такую себе шишку, вроде той, что завтра утром будет у меня на голове. Но этот выступ на фронте имеет решающее значение. Готов поспорить, что немцы пока этого не поняли…

Варасин неподвижно смотрел прямо. При этом он тихо говорил: – Я всегда сражался на фронте. Почему теперь я больше не могу этого? В этом была моя надежда, это поддерживало меня. Или вы думаете, что мне так легко давалось изображать глухого так долго и ничего не делать?

– Подождите, – был ответ. – Вы вовремя снова получите свою роту. Время еще есть. Как только мы двинемся дальше, ваше желание будет исполнено. Но в настоящий момент вы нужны здесь. Потерпите.

Пока машина медленно качалась вперед, политрук тихо поинтересовался, так чтобы водитель не мог услышать: – У меня есть еще только один вопрос к вам, товарищ Варасин. Такое дело, о котором не так легко спрашивать, как о других вещах. Но спросить нужно… Он взял себя за подбородок и некоторое время массировал до синевы выбритую кожу.

Варасин с ожиданием посмотрел на него. – Спрашивайте, – приободрил он политрука.

Тот сделал серьезное лицо. Он напряженно посмотрел на пуговицы своей шинели и потом спросил: Эта женщина…, ну, к которой мы едем… Поймите меня правильно, вы… Ваши отношения ввиду…

– Разрешите, – спокойно прервал его Варасин, – на этот вопрос легко ответить. Эта женщина спрятала меня у себя. У нее честный характер и она не фашистка. Но и не коммунистка тоже. Но я коммунист. У меня есть жена, которая тоже на фронте. И я не тот мужчина, который из нашей борьбы делает галантное приключение. Если это ответ на ваш вопрос…

– Благодарю вас, – сказал другой. – Простите меня. Но я должен был спросить об этом. Это мой долг.

– Я понимаю, – ответил Варасин. – Ваш вопрос не был для меня неприятным. Мне нечего скрывать.

Пока Варасин молчал, политрук сказал: – Мы все лучше узнаем немцев. Таких женщин, как она, следует уважать. Почему же она сделала все это?

Варасин закусил себе губу. Ему действительно нечего было скрывать. Но все же он не раскрыл перед товарищем все, что произошло в то время, как он жил за фронтом немцев.

Он умолчал о Биндиге, он, собственно, сам не знал, почему. Он ничего не должен был скрывать. И его встречу с Биндигом тоже. Но он умолчал о ней, и это даже сейчас начало мучить его.

Он смотрел на улицу, когда услышал рядом с собой, как другой говорит: – Еще, пожалуй, один месяц, тогда мы пойдем вперед. Мы поедем. Вы будете командовать новой ротой. Остаток ваших бойцов распределили по другим подразделениям. И какую Германию мы там увидим? Какой будет эта Германия, после того опыта, что мы получим только в этом отдельном случае?

Когда машина с толчком остановилась перед двором хутора, политрук с охами поднялся. Выходя, он сказал водителю: – Мое здоровье на твоей совести! Я только наполовину человек после этой качки. Иди с нами и немного погрейся. Чтобы ты на обратном пути смог лучше уклоняться от дыр!

Анна стояла у дверей. Она слышала, как приехала машина. Она сделала шаг в сторону мужчин, и когда Варасин поднял руку к меховой шапке, тихо произнесла: – Боже мой, Георгий, не могу поверить. Вы останетесь сейчас или вы снова отступите?

– Мы останемся, – улыбнулся Варасин, – и мы пойдем дальше на запад. Отступать мы больше не будем.

Он показал на другого офицера и сказал: – Анна, я хочу вам представить политического руководителя моего полка. Он тот, кого в Германии называют комиссаром. Он пришел, чтобы увидеть женщину, которая спасал офицера Красной армии. Его зовут товарищ Балашов.

Она обменялась рукопожатием с маленьким коренастым мужчиной в коричневой шинели. Тогда она отошла в сторону и пригласила их в дом. – Заходите, – попросила она военных, – у меня есть горячий кофе на плите, ячменный кофе. Я надеюсь, вы попьете его…

Они сидели на скамьях в помещении, перед которым стоял часовой. Они могли покинуть помещение, но они не могли позволить себя увидеть на аэродроме. Никто другой кроме них не мог войти в помещение. Отсюда они, когда самолет был бы готов, пошли бы на посадку. Было бы темно, и никто не увидел бы их. Возможно, даже летчик не увидел бы их, потому что перегородка между кабиной пилота и грузовым отсеком самолета была бы закрыта.