А когда неделю спустя после выпуска Павел Гудзь с командировочным предписанием уже ехал во Львов, все стало на свои места. Предстояло воевать в Карпатах. За окном вагона проплывала Украина с ее белыми хатами и пирамидальными тополями. Полевые дороги, по которым пылили редкие полуторки, убегали вдаль за густые жита, и над ними от легкого дуновения ветра висела голубовато-желтая пыльца. Земля ждала влаги.
Павел думал о матери. Как она там? Мать писала нечасто, словно стыдилась своей малограмотности. В письмах рассказывала о колхозных делах. Колхозами люди были довольны: у хлебороба появился достаток и уверенность в завтрашнем дне. Мать просила служить честно, как того требуют командиры, и беречь себя — для нее, для матери.
Гордость окрыляла Павла: он, сын колхозницы, сделает все, чтобы с оружием в руках защищать Родину. Ему так хотелось показаться матери в суконных брюках с красным кантом и в шерстяной защитной гимнастерке с черными бархатными петлицами, в которых, как граненые рубины, сверкали лейтенантские «кубики».
За харьковскими дубравами и полтавскими садами Павел уже отыскивал взглядом свои, милые сердцу края. Пассажирский проследовал невдалеке от Стуфченец ночью, сделав короткую остановку в Проскурове.
А спустя несколько часов дежурный по комендатуре Львовского железнодорожного узла проверял у лейтенанта документы. Павел только и запомнил: у капитана озабоченное лицо и сурово сдвинутые брови. За окном шелестели нарядной листвой каштаны, сновал пестро одетый люд, слышался певучий Галицкий говор.
— Хозяйство полковника Пушкина за Стрыйским парком, — сказал дежурный, возвращая лейтенанту документы.
«Пушкин! Может, он еще и Александр Сергеевич?» — весело подумал Гудзь. В училище он слышал: «Кто будет делать — курсант или Пушкин?»
Скоро лейтенант убедился, что по приказу этого полковника бойцы и командиры делали невозможное… А пока он уяснил: хозяйство Пушкина — это 32-я танковая дивизия.
Дожидаться попутную машину Павел не стал. Шагая к Стрыйскому парку, он знакомился с новым для него городом. Старинные дома с крохотными балкончиками. Узкие, выложенные серым булыжником мостовые. Высокие чугунные ограды. И всюду — глухие каменные заборы, напоминающие миниатюрные крепости.
В городе было много военных, и все они куда-то спешили. Невольно и лейтенант прибавил шаг, не выпуская из поля зрения ориентир — Высокий замок.
В дивизию Павел добирался не один. Несмотря на вечерний час, группу только что прибывших командиров принял начальник штаба 63-го танкового полка капитан Егоров. Сказал он мало, но самое важное:
— В ближайшее время начнутся события… Поэтому квартир в городе не ищите. Располагайтесь в казарме.
Молодые лейтенанты недоуменно переглянулись. Всего лишь несколько дней назад в «Правде» они читали «Сообщение ТАСС», из которого недвусмысленно поняли: тот, кто распространяет слухи о близкой войне с Германией, — чуть ли не провокатор. Кто же тогда капитан Егоров?
Но мягкая, еле заметная улыбка на его худощавом лице располагала к доверию. И лейтенанты поняли: начальник штаба знал такое, чего не знали вчерашние курсанты.
В субботу 21 июня Павел заступил дежурным по полку. За старым деревянным забором Стрыйского парка играл духовой оркестр — исполнял полонез «Прощание с родиной». Щемило сердце: еще две недели назад эта мелодия звучала на берегу Волги, и там кто-то из курсантов напомнил:
— Этот полонез Огинский сочинил во Львове.
Тогда, в Саратове, музыка манила Павла не во Львов, а в родной Водычский техникум. Перед тем как разъехаться по своим районам, сокурсники всю ночь просидели на скамейке бульвара. Они слушали Огинского. Ночь была мягкая, как вата, а на душе — колючая тоска: только сдружились — и уже прощай.
Над Стрыйским парком, словно привлеченная музыкой, в небе зажглась первая вечерняя звезда. Она была багровой и немигающей и горела, как яркая, но далекая электролампочка. Звезда Марс.
И вдруг голос:
— Ребята, самолет! И куда это он на ночь глядя?
Самолет летел тихо, как планер. Он казался розовым. Его беспечный полет продолжался недолго. Где-то близко оглушительно звонко ударила зенитка. Кучные дымы разрывов белесыми шариками легли за фюзеляжем.
— Так и сбить недолго!
Каждый подумал, что это учения. Самолет развернулся и ушел в зарю — на запад. В Стрыйском парке продолжалась музыка. Только мелодия, казалось, была суровей и тоскливей.
Читать дальше