Борис Яроцкий - Эхо в тумане

— Да. Опять вернемся на тот берег…

Туман по-прежнему лежал, как вата. Но если в него пристально смотреть, нельзя уже было не заметить, что он движется. Туман плыл от реки, огибая валуны и деревья, просачивался в лес, откуда отчетливо доносились голоса: да, там бодрствовали не только часовые.

Время торопило. Коль туман подвинулся всей своей массой, за землю он долго не удержится, оторвется, взмоет в небо — и тогда взору фашистов предстанет вся пойма с ее болотами и болотцами. А на болоте каждый человек — что муравей на дороге.

Место переправы, указанное проводником, вряд ли можно было назвать удачным: глубокое, каменистое, с крутыми, обрывистыми берегами. Куда ни шло без груза. Но плыть с двухпудовой тяжестью — беда.

Взвод за взводом спускался к речке. Бойцы загнанно дышали, подгоняемые одной-единственной мыслью — не опоздать. А туман уже редел и таял. И лучи восходящего солнца делали его зыбким, как паутина…

На этот раз политрук плыл вместе с разведчиками. Над сизыми камнями стремительно неслась вода, чистая, прозрачная, как из родника, вода просматривалась насквозь. Вспугнутая стайка хариусов с быстротой молнии метнулась под скалы, исчезла, затаилась.

Снова, как на первой переправе, выручали предусмотрительно снятые и набитые травой сапоги — поплавки внушительные, но ненадежные. Тут не растеряйся, Шуя — речка своенравная. Обо всем этом говорено-переговорено и на привале, и на марше, говорено со всеми вместе и с каждым в отдельности.

Политрук проследил, как бойцы преодолевают речку: ни всплеска, ни вздоха. «Ах, какие вы, ребята, понятливые! И здесь наше единственное спасение — ничем себя не выдать».

Опять принимало болото. Здесь еще господствовал туман, и по-прежнему, как разозленные осы, свирепствовали комары. Они садились на шею, на лицо, на руки, мгновенно прокусывали кожу. Проведешь ладонью по щеке — вся ладонь алая. Сколько они выкачают молодой горячей крови, пока отряд выберется в сопки?

Солнце, как огненный шар, стремительно взмывало в небо. И нужно было поторапливаться, иначе болото могло превратиться в ловушку. Эта трезвая мысль преследовала яростней, чем вся мошкара Карелии.

Кургин снова ушел вперед. Политрук подождал, пока подтянется прикрытие. А мысли уже были на узле, который предстояло брать внезапной, короткой атакой.

Из кустов показался Иваницкий. Эго был он и не он. Глаза свинцовые. Лицо серое, в синих пятнах, в кровоподтеках. Родинка на квадратном подбородке тоже посинела. Его гимнастерка исходила паром. За спиной те же неизменные вещмешки и в руке тот же, по-охотничьи прижатый к животу ручной пулемет Дегтярева. Политрук догадался: лейтенант нырял, видать, не раз и не два. В стремительной студеной воде даже тренированное тело в считанные минуты становится синим.

— Двое… не вынырнули…

Иваницкий виновато отвел глаза в сторону. Он знал своих подчиненных, знал, что некоторые плавают неважно.

— Кто?

— Купцов и Батышкин.

— Не умели держаться?

— Умели… Прекрасно умели. Переправлялись последними. Что-то с Батышкиным… Наверное, судорога. Ему на помощь Купцов. Ну и затянуло их под скалы… Я нырял. Но там как на водопаде…

Иваницкий передал мокрый тетрадный листок с фамилиями утонувших. Политрук спрятал его в нагрудный карман гимнастерки и, проводив взглядом Иваницкого, еще немного постоял, надеясь, а вдруг догонят Купцов и Батышкин. Жестокая действительность подсказывала другое. Больно и горько хоронить погибших товарищей, но еще горше, не приняв боя, считать потери…

Туман пока держался, но достаточно было ветерка, чтоб он поднялся в небо, поплыл над землей легкими белыми облаками.

Где-то рядом в зарослях камыша громко вскрикнула птица. Шедший впереди Сатаров остановился, прислушался.

— Гусь, товарищ политрук.

— Откуда ему тут взяться?

— А он дикий. Здесь даже для человека найдется убежище.

Птицу Сатаров не угадал. Это был не гусь, а лебедь. Потревоженный людьми, он плавал на чистой воде, не пытаясь скрыться в зарослях.

Встреча с лебедем на время отвлекла политрука от тяжелых мыслей. Ярко-оранжевое солнце вставало над камышами. С пугающей торопливостью туман покидал болото, и его белые клочья были похожи на взмывающих в небо лебедей.

Сквозь дремотную тишину смутно доносился гром канонады: казалось, далеко-далеко, может, над самым Онежским озером, проходила гроза. К грому прислушивались, словно к родному и желанному голосу.