Василий Ванюшин - Штурм

Колчин увидел табличку «Терапевтический взвод» и остановился, раздумывая, стоит ли беспокоить врачей? Жаловаться на кашель вроде бы неудобно, и несерьезно это. Однако слова генерала можно понимать как приказ.

Он открыл дверь. В передней комнате сидели рядышком женщина-врач и медицинская сестра, обе курили.

— Лейтенант Колчин из политотдела, — представился он и попросил: — Доктор, послушайте мои легкие.

— Колчин? — удивилась почему-то медсестра, сорвалась со стула и выбежала.

Женщина-врач потушила папиросу, выдохнула остатки дыма.

— Проходите в кабинет, раздевайтесь.

Видимо, делать ей было нечего. Она бесконечно долго выстукивала и выслушивала Колчина, выкурила еще две папиросы. В дверь кабинета поминутно заглядывали девушки в белых халатах. Их назойливость вызывала недоумение.

— Что это они?ꓺ — спросил Колчин.

— Интересуются… — коротко объяснила врач, попросила Колчина лечь на кушетку. Осмотр продолжался.

«Историю с фортом здесь, конечно, знают в подробностях», — подумал Колчин.

А за дверью громкий разговор:

— Где Гарзавина?

— Уехала в полк. Раненые при обстреле.

— Давно уехала?

— Должна бы уже вернуться.

Врач с серьезнейшим видом сказала:

— Бронхит. Я выпишу лекарства. Денька через два-три наведайтесь — посмотрим.

Колчин долго разыскивал аптеку, упрятанную в подвал, и всюду чувствовал на себе внимательные взгляды.

Вдруг рядом, у двери — дробь каблучков. Дверь — настежь. Лена!

Она сбросила шапку. Кудри ее упали на плечи, глаза вспыхнули от радости!

— Юрик!

И она кинулась к нему.

Юрий не видал ее лица, чувствовал лишь горячее дыхание и запах волос.

Они прошли мимо белых халатов, на улице Лена сказала:

— Я сменилась и теперь свободна. Будем гулять долго, долго.

— А мне Сердюк дал двое суток отдыха.

— Как я рада, что ты здесь!

— И я… Кажется, век прошел. А всего одна ночь.

— Ты боялся?

— Да, — признался Колчин. — А разозлился, и страх прошел. Потом у меня появилась уверенность, что это не конец. Не знаю, почему так подумалось, но я сказал себе: надо надеяться до последней минуты. Как важно человеку надеяться. Очень важно…

Он повторял о своей вере и надежде и выжидательно смотрел на Лену:

«Понимает ли она, на что я намекаю?»

Она, видимо, еще не догадывалась.

— А я не помню, боялась ли. Ненавидела ужасно.

— Ты просто не успела испугаться. А мы с Шабуниным всю ночь у них в руках. Было время подумать о многом,

— Меня вспоминал?

— Д-да… — Колчин отвел глаза.

— Как вспоминал?

— С обидой.

Помолчав, Лена тихо сказала:

— Я хочу, чтобы ты простил меня и больше плохо обо мне не думал.

Так, разговаривая, они шли и шли, ничего не замечая вокруг. Но постепенно в душе Колчина возникла озабоченность. Вместе с ощущением большой, неожиданной радости начала подниматься, расти эта озабоченность, сначала вроде бы безотчетно, а потом все яснее становилась причина ее.

«Серьезно ли это?ꓺ Что, если завтра Лена вздумает поехать к Афонову? Тогда лучше не надо ничего, не надо фальши».

Незаметно для себя они подошли к штабу дивизии. Колчин остановился. Ему подумалось, что сейчас Афонов смотрит в окно и все видит. Вероятно, об этом же подумала Лена, она сказала:

— Ну и пусть… Я в медсанбате девчатам призналась.

— В чем? — спросил Колчин, поворачивая от штаба и уводя ее за руку.

— Что полюбила тебя.

Он крепче сжал ее руку и тут же легонько отпустил. Лена поняла, сердцем почувствовала, о чем он сейчас подумал.

— Если я всем сказала, это очень серьезно.

Помедлив, Колчин спросил:

— A-а… раньше что было?

Навстречу попадались рядовые и командиры. Колчин не обращал внимания даже на старших. Офицеры посмеивались и отпускали колкие замечания.

— Ничего не было, — ответила ему Лена. — Я никого не любила. Никого! Понимаешь?

— Значит, ты играла?

— Нет, не играла, — поправила она строго. — Я искала. Представлялось: тот, единственный, немножко не такой. И вдруг поняла: это же ты и есть!

— Вдруг?! — воскликнул Колчин, радуясь и делая вид, что сомневается. — Не может быть вдруг. Меня вели на расстрел, и я ревновал тебя. Перед смертью, если сознание ясное, думается о самом главном и дорогом, что накопилось в сердце. Это я знаю.

— Верно, не вдруг я поняла, — согласилась Лена. — Сначала появился огонек, недалеко в стороне, и он манил, притягивал своим теплом и светом. Мне хотелось подойти ближе, ближе. Я пошла в политотдел, увидела там двоих немецких офицеров и едва узнала тебя.