Виктор Егоров - Заговор против «Эврики». Брошенный портфель

— Вы арестованы.

Рахими буркнул что-то невнятно, не по-русски, сунул руку в карман. Рывок, взмах — все было делом од ной секунды. Семен схватил его чуть повыше кисти, вывернул руку за спину, вырвал пистолет. Потом сказал грубовато:

— Пойдемте, гражданин.

Они втроем спустились к машине. Швейцар у входа глядел, моргая: он так ничего и не понял. Там за стеклянной дверью — он хорошо видел — начиналась драка. Пока раздумывал, идти ли кричать милиционера, драка сама собой прекратилась, драчунов увезла машина. Швейцар вышел и долго смотрел на удаляющийся красный огонек.

В машине Рахими скосил глаза на Семена. Рука в кармане — наготове, на вид не особенно крепок, но силен. Это Рахими ощутил, когда тот схватил его за руку. Второй — жидковат. Может, удастся уйти от них? На ходу нечего и пробовать — с двумя не справится: прикончат. А умирать ему не хотелось, как бы там ни твердили те, кто послал его: “Живым не сдаваться”. Попробовали бы сами… Пока жив, можно что-то сделать. Вот будут его выводить из машины… Можно попытаться… Хотя…

Асфальт был мокрый. Машину на поворотах заносило. Улица, проезд, переулок — незнакомые места. Фонари горели редко. Рахими шевельнулся и почувствовал, что тот, высокий, караулит каждое его движение. Вжавшись в спинку, следит, не спуская глаз. Рахими расслабился, сберегая силы, качнулся вперед — у невысокого, с глухим забором дома машина притормозила и остановилась у массивных запертых ворот. Два снопа света уперлись в них, высветив аккуратные строчечки клепки и подслеповатый глазок. Рахими ждал, не шевелясь, сейчас откроют дверцу, поведут его, но двое по бокам сидели неподвижно и не думали выходить.

Шофер сходил куда-то, вернулся, сел, поставив ногу на газ. Ворота распахнулись, машина въехала во двор, по бокам выросла охрана. У Рахили похолодело под сердцем: опоздал, опоздал, надо было попробовать, пока стояли за воротами, но думать об этом теперь было некогда. Дверца открылась, ему помогли выбраться, повели. Он скользнул взглядом по забору, по воротам, по шагавшей спереди и сзади охране, услышал, как к тем двоим, что взяли его, подошел невысокий полный человек в кителе, в брюках навыпуск и негромко спросил:

— Оказал сопротивление?

— Было дело…

Теперь Рахими понял: тот, что схватил его у ресторана, был старший, он и ответил подошедшему. Младший стоял молча. Свет фонаря ударил Игорю в лицо, и Рахими даже приостановился — где он его видел? Было что-то знакомое в этом лице — не то разлет нешироких бровей, не то узкие, плотно сложенные губы, не то глаза — серые, глядящие исподлобья… Ну, конечно, он видел эти глаза; молодые, задорно блестевшие, они запомнились ему. Видел их… Но где? Где? Шедший сзади солдат поторопил его.

В камере он присел, провел ладонями по лицу. Под ложечкой все еще посасывало. Теперь он уже жалел, что поехал в Москву, надо было выждать, оглядеться. Его злило и то, что там, перед воротами, он даже не сделал попытки уйти, улица была темной, может, и удалось бы. Он злился и чувствовал, что влиться незачем. Четыре стены вокруг, ничто ему теперь не поможет — только хитрость. Теперь у него главное — остаться в живых. Надо, чтобы поверили, что он не успел ничего сделать.

Мысли приходили четкие и ясные. Где его засекли? Что известно о нем? Им, наверное, известно, что он американский агент.

Да, он послан американской разведкой. Он скажет об этом прямо — скрывать тут нечего. Он сыграет на честном признании. Да, он — разведчик, так уж сложилась его судьба. А что ему было делать, когда его отец, непман, бежал из России в Иран и то подымался там на ноги, то разорялся, пока компаньон совсем не ограбил его? Он, Петр Краснов, когда отец был в силе, кончил американский колледж. Когда отец, разорясь, умер, пошел из-за куска хлеба на работу к американцам, о разведке и не думал — был переводчиком, только и всего. Это потом судьба завертела его. Началось с того, что его шеф в Иране попросил подобрать кое-кого из эмигрантов для известного дела, а “известное” дело — это было в войну — заключалось в том, чтобы в Иране во время пребывания там советских войск, переодевшись в форму русских солдат, грабить жителей. Этим американцы рассчитывали скомпрометировать советских военнослужащих в глазах местных жителей. Так он был втянут в американскую разведку.

И в разведшколу, в Америку, он поехал не по своей вине — пригрозили старым, да и заставила нужда. Он учился, а потом там же преподавал персидский и русский. И был бы рад всю жизнь преподавать, но в разведке не спрашивают о желаниях — вскоре послали его в Стамбул; там он опять подбирал людей — его поместили в лагерь для перемещенных лиц. В лагере он жил, и высматривал, и заговаривал с подходящими для дела русскими, и сулил им безбедную жизнь и богатство. Для этого надо только одно: выполнить два-три задания. Обманывал, конечно, а что поделаешь — такая уж грязная у него работа. Подходящих людей находилось все меньше, а недавно шеф разведбюро полковник Робертс вызвал его…