Станислав Мыслиньский - Над Припятью

На запад день и ночь, без перерыва, шли войска. Дороги гудели под тяжестью танков, самоходных орудий и автомобилей, а выбоины на дорогах становились с каждым днем все более глубокими. Черные брызги болотной грязи разлетались в разные стороны. Пехотинцы, как всегда, проклинали и ругали шоферов, однако продолжали идти, чувствуя свое бессилие перед автомашинами, которые их опережали, направляясь в сторону еще невидимого фронта.

Непрерывным потоком двигалась советская пехота. Вспотевшие, почерневшие, уставшие лица, покрытые грязью сапоги и вообще весь внешний вид этих сотен и тысяч неутомимо марширующих на запад людей наглядно свидетельствовали о длительных и форсированных маршах. Однако, несмотря на усталость, солдаты упорно шли, а в их рядах нередко слышались смех и прибаутки. Части двигались вперед, и это поднимало боевой дух солдат.

Той же самой дорогой, но в обратном направлении ехали три крестьянские фурманки. Это были длинные деревянные телеги, какие используются для перевозки снопов или сена. Сейчас они, к удовольствию едущих на них мужчин, были нагружены сеном. Колеса фурманок порой почти по самую ось проваливались в липкое болото, а лошади шли медленно, выбиваясь из последних сил. Легче всего было гнедым, которые тащили первый воз — на нем ехали вместе с возницей только четыре пассажира. На остальных двух сидело по восемь, а может быть, и больше мужчин, вооруженных автоматами, в зеленых суконных мундирах и сапогах с длинными голенищами. Вообще, со стороны эти мужчины вызывали осуждение, так как упорно не желали сойти с воза, чтобы как-то помочь уставшим лошадям. Однако сойти с телеги означало самому маршировать по липкой грязи, смешанной с глиной… На такую прогулку желающих не было, и поэтому фурманки едва тащились, а расстояние между первой и двумя другими постоянно увеличивалось. Едущих это не беспокоило. Шум веселых голосов заглушал окрики возниц и щелканье кнутов. Кто-то затянул песенку, которую подхватили все:

Советские воины с интересом рассматривали фурманки и поющих польских партизан. В том, что это были партизаны-поляки, у них, видимо, не было никакого сомнения. Блестящие «орлы» на полевых конфедератках окончательно убеждали в этом. Пехотинцы живо обменивались по этому поводу шутками, некоторые доброжелательно помахивали руками.

А тем временем на первой фурманке, которая по-прежнему ехала впереди более чем на двести метров, продолжался оживленный разговор. Громче всех говорил седоватый советский офицер в накинутой на плечи шинели, на погонах которой блестели четыре звездочки. Двое других мужчин, одетых в довоенные польские офицерские мундиры со знаками различия капитана и подпоручника, говорили мало, скорее вызывали на разговор своего спутника. Тот, видимо, любил, когда его слушали. Поворачивая свое огрубевшее от ветров лицо к проходящим мимо колоннам, он пояснял:

— Так идут аж с Ровенской области. В течение трех последних месяцев наша армия находилась там в резерве…

— А перед этим? — Подпоручник, видимо, хотел удовлетворить свое любопытство, больше узнать об этих измученных войсках, которые шли к линии фронта.

— Перед этим? Вы, наверно, слышали о боях на Таманском полуострове или в Новороссийске? — Не дождавшись ответа, советский капитан продолжал: — Боевой путь нашей 47-й армии начался с Северного Кавказа. Безусловно, перед этим были бои и приходилось отходить, а позже стояли в обороне. В принципе наступательные бои мы стали вести с начала прошлого года. Было тяжело. Армия долгое время находилась в обороне — и вдруг приказ: перейти в наступление, прорвать сильно укрепленную оборону врага в горах, разбить его боевые группировки… Для такого рода действий еще недоставало опыта. Однако спихнули мы гитлеровцев с гор, из-под Новороссийска и с Таманского полуострова. Потом Украинский фронт, форсированный шестидесятикилометровый марш. Войска шли по сорок — пятьдесят километров в сутки. Дошли мы до города Сумы, где сменили части крепко потрепанной 40-й армии, и снова оказались на передовой.

— В общем, как говорят, с глазу на глаз?

— Метко сказано, капитан Жегота, — усмехнулся советский офицер. — Действительно, в ночь на семнадцатое августа, тотчас после того, как мы сменили эту армию, мы развернулись для перехода в наступление.