Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

— Ты помнишь, как он стрельбу открыл ночью? — спрашивает Михалыч.

Напрягаю извилины:

— Когда?

— Мы под Ачхой-Мартаном стояли, полковник был в секрете, а бойцы его вовремя не поменяли…

— Да, да, конечно помню, — отвечаю Сашке, и в памяти возникает совершенно осязаемая картинка из той ночи, до сегодняшнего дня мною не вспоминаемая.

От палаточного лагеря до оросительного канала было шагов тридцать, за ручейком была насыпь, по всей видимости, оставшаяся после работ по прокладке русла этого канала. Насыпь, кое-где поросшая густым кустарником, отделяла наш мир от пустоты пространства, лежавшего за пределами нашей маленькой Вселенной. Здесь то и были вырыты казаками норы, в которых и располагались ночные секреты, с интервалом в сорок-пятьдесят шагов друг от друга протянувшиеся по насыпи правее.

Перед нами спала унылая в серости пожухлой травы смерть — минное поле, окаймлённое раздолбанными лесополосами, запутанными густой сетью «растяжек». Вдалеке, в недосягаемой нереальности почти миража, находился Ачхой-Мартан — большое мирное село, нетронутое войной, куда (по неясной договорённости между кем и кем?) военнослужащим группировки вход был воспрещён. Впрочем, в эту ночь мы огней не видели. Шёл мелкий моросящий дождь, было уныло от прилипающей к подошвам грязи и от невозможности присесть на вырытую в окопчике земляную ступеньку.

Мы с товарищем несли дежурство вдвоём с двенадцати часов ночи. Всегда хорошо, когда рядом кто-то есть — до полуночи казаки заступали на службу по одному. В таком секрете маета! Не с кем даже словом перекинуться…

Что входило в наши функции, мы понимали с трудом. Не хотелось верить, что какая-то муха сможет проскочить в нашу сторону через совершенно непроходимое, как нам объясняли, минное поле. Левее нас были целые пролёты, которые «срочники», стоявшие за нашим батальоном, не охраняли, однако по привычке казаки «ломали» глаза в непросматриваемую чёрную дыру поля, и напрягали слух, который навряд ли мог помочь в условиях непрекращающегося шелеста дождя.

Смотрю на часы. Без десяти минут два. Шепчу напарнику:

— Пойду разбужу смену.

Мне в радость пройти и размяться, да и оставшееся время быстрее пройдёт.

Казаки, выползая из спальных мешков, глянув на часы, не торопятся. Не спеша обувшись и покурив, они, проверенно растягивая минуты, выдвигаются к каналу, и, скользя по размокшему склону, громким шёпотом матерятся. Бойцы знают своё дело, и менять нас будут ровно в два, ни минутой раньше.

Мой напарник слышит, как они неторопливо идут к насыпи, и решил взять над ними моральный реванш:

— Стой, три целых четыре сотых!

Звуки чавкающих в грязи шагов стихли. Люди ещё толком не проснулись, и просчитать цифру отзыва на пароль было для них неимоверно сложно. Очнувшись, огрызаются:

— Вы что там, поохренели?

Встречаем смену с нескрываемым злорадством:

— Давайте, давайте, просыпайтесь…

Через несколько минут для нас наступает мгновение блаженства — мы спускаемся в палатку. Она вкопана в землю, печка находится уровнем ниже, и к ней ведут две ступеньки, на которые можно удобно усесться.

В нашем жилище жарко. Ставим обувь поближе к раскалённому металлу, сбрасываем бушлаты.

Товарищ заползает в спальник и вскоре присоединяется к ночному «хору» спящих обитателей палатки — мастеров всевозможных звуков.

Открываю дверцу печки, подбрасываю поленья, и пламя, облизывая их, заплясало в своём тесном жилище, бликами заиграв на закопчённом чайнике. Разминаю папиросу, закуриваю. Мне просто хорошо…

Это и есть тот момент абсолютного и маленького по своему объёму и значимости счастья, в котором не хочется не только что-либо предпринимать, но даже думать, что бы не нарушить тонкую прозрачную пелену, отделяющую блаженство наступившего покоя от всего остального мира. Нирвана…

Плохое забывается быстро, и двухчасовое стояние на дожде — это уже не более чем тень, нереальная фантазия, идущая в разрез с наступившим моментом.

Выбрасываю окурок, закрываю дверцу печки, но перейти в горизонтальное состояние мне не удаётся.

— Стой! — послышался в ночи крик. Вслед за ним раздался одиночный выстрел, спустя мгновение ещё один.

Хватаю автомат и, втискивая ноги в сапоги, выбегаю из палатки. Рядом засуетились ещё какие-то казаки.

— Что случилось?

Разобрались в ситуации быстро. В одной из «нор» с десяти часов вечера в одиночестве нёс службу полковник. Бойцы — его сменщики — проспали, и в полночь в секрет не заступили. Ну а старый служака, поскольку он был человеком строгих правил, пост не мог оставить, и поэтому, проклиная смену, вымокший до нитки, лелеял в душе мысль о расплате с нерадивыми бойцами.