Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

Я видел лица отказников и понимал, что некоторые из этих людей поступили опрометчиво, под воздействием напора тех немногих, кто хотел уехать во что бы то ни стало, и теперь уже сожалели о принятом и высказанном вслух решении. Но и отказаться от этого ошибочного шага у них не было сил, и всею внешностью своей, и опущенными головами, и ушедшим в сторону взглядом, и упорным молчанием они, казалось, выражали покорность судьбе, оказавшись заложниками ошибочного чувства нерушимости данного кому-то под неправедное деяние слова и поступая по принципу: «Будь что будет! Сгорел забор — гори и хата».

Агитаторы-зачинщики, а таких, как я понял, было трое, не сдавались, и хотели нахрапом, наскоком кавалерийской атаки расшибить колеблющихся, смять их и, пленив сознание, увлечь за собой. Их логика была проста: движение должно быть массовым. Когда уезжаешь один — ты предатель, когда уезжает большинство — предателями уже можно назвать оставшихся. Они были полны показной дерзости и не прятали глаза, а я не видел в них ничего, кроме ненависти к самим себе…

— Казаков хотят подставить… Нас бросят на штурм Ведено, там всех и положат… Они специально хотят казаков уничтожить…

Эти фразы являлись избитыми штампами, которыми пользовались дезертиры предыдущих партий, было противно от соприкосновения с этой откровенной бредятиной, но я выжат, как лимон, усталостью минувшей ночи, как, впрочем, и всех предыдущих бессонных ночей, и довольно отрешённо выслушиваю несвязную тираду отказников. Мне показалось в тот момент, что именно в такой ситуации оказался Джон Сильвер, когда пираты на острове Сокровищ хотели вручить ему чёрную метку.

— Мы должны уехать всем взводом! Ты помнишь, что мы решали ещё в Прохладном? Если большинство принимает такое решение, то меньшинство ему подчиняется…

Это же явная ложь! Ситуация начинает приколачивать меня. Надо принимать решение, пока она совсем не вышла из-под контроля. Понимаю, что в этом вопросе никаких голосований быть не может.

— Вы же меня сами своим знаменем выбрали, мне падать по любому нельзя… Я никуда не уеду… Даже если один останусь…

Признаюсь, в этих словах было не показное картонное геройство, и даже не попытка кого-либо склонить на свою сторону, но только отчаяние и злость. Казалось, что мир рушится вокруг меня, накрывает обломками, а я, не увёртываясь, просто пытался удержать удар и выстоять.

Нечто несказанное и, казалось, нерешённое повисло между нами, паузой тишины вдавливая нас в хреновую по определению ситуацию, и каждая из сторон ждала от реакции остававшихся до сих пор нейтральными товарищей перевеса в свою пользу.

— Я тоже остаюсь…

Серёга Чебуратор сделал шаг в мою сторону, всем своим видом показывая значимость поступка, не подлежащего пересмотру. Практически одновременно с ним произвели движение Коля Резник и Сергей Семёнов — не сговариваясь, они поняли друг друга, определились разом, и, шагнув втроём, теперь не просто морально противостояли, но и перевешивали тех трёх, которых на пороге отступничества закружил вихрь безумия. Кавалерийская атака агитаторов захлебнулась — они теперь уже молча наблюдали за процессом нарастания нашей группы — Маньяк, Кейбал и Саид следом за первой тройкой сделали свой выбор, качнувшись в мою сторону, остальные казаки взвода без колебания замкнули наше движение, не оставив дезертирам шансов на возможность их численного увеличения.

Обе группы разошлись в разные стороны. Одни грузили вещи на броню, упёршись лбом в свою навязчивую идею уехать домой, другие готовились к выезду на базу, расположенную южнее Шали, для получения боеприпасов. Казалось, разорвалась некая пуповина, связывающая нас до этого вместе, и, оттолкнувшись друг от друга, оба наших мира полетели каждый в своём направлении, не желая пересекаться с супротивным даже в траектории полёта.

Мне было больно и стыдно за то, что не разглядел вовремя агитаторов, а когда выявил их, то не придал их разговорам должного значения, считая всех своих казаков, прошедших через Грозный, Старый Ачхой и Орехово, через гибель боевых товарищей, наделёнными иммунитетом перед отступничеством. Как я заблуждался!

И это заблуждение скребло мою душу коготками сомнения. Ведь не удержал же ситуацию, выпустил её из-под контроля! Стыдно…

Собираю всю нашу разношёрстую группу, населяющую территорию блок-поста и состоявшую из остатков двух взводов — Минераловодского и Прохладненского, на короткий совет. Тема одна: после случившегося я больше не имею морального права командовать нашей объединённой группой. Прошу возглавить оставшихся бойцов командира второго взвода Гену Вернигорова — степенного, чрезвычайно спокойного и уважаемого всеми нами казака, но и он сам, и его земляки не дают мне толком изложить свою позицию и категорично утверждают: