Николай Родичев - Не отверну лица

— Гот мит унс!

— С нами бог, — повторила женщина, благословляя офицера пучком остро блеснувших ногтей.

Проснулся Андрей поздно. Несколько минут он лежал с широко раскрытыми глазами, наслаждаясь полузабытым покоем, разглядывая нагих ангелочков на потолке. Два розовотелых херувима, будто подвешенные за крылья, парили над зеленым абажуром.

Андрей никогда не видел таких комнат. Здесь не было ни одного окна. Неровный мутный свет скупо сочился из-под абажура. Иногда лампочка гасла, и тогда вокруг нее смыкалась сторожкая липкая темнота.

Между херувимами была вмонтирована решетка, наподобие таких, которые вделываются в пассажирские вагоны для вентиляции. Койка, тумбочка, перекосившийся табурет и зловонная посудина в углу...

Узкая железная койка, застланная остро пахнущей мылом простыней, напоминала вагонную палку. Иногда казалось: и койка, и решетка, и смятый табурет и даже крылья ангелочков двигаются. Все это когда-то совершало свое движение, но было внезапно остановлено. Замерло на неведомой остановке, в неведомом маршруте.

Сознание Андрея еще не воспринимало неволи. Засыпая, даже если это случалось на ходу, он сразу возвращался в мир недавнего прошлого. Его тотчас окружали привычные предметы, знакомые люди, книги, инструменты. Он становился во сне мальчишкой, которому едва перевалило за пятнадцать.

Пробуждался Андрей с улыбкой, которая угасала не так быстро, как у взрослых. С каждым днем на теле прибавлялось синяков и шрамов. Зачастую его отрывали ото сна удары и злобная ругань. Андрей не сразу разбирался, где кончается сон и начинается явь. Может, все это — машины с крестами, не по-нашему гудящие локомотивы, чужая, хотя и понятная для него речь — все это сон? Сон, начавшийся на станции Раздельной, когда их эшелон зажгли танки.

Взгляд Андрея, оторвавшись от призрачных ангелов, скользнул по стене. Паренек вспомнил детали своего появления здесь: как в Бухенвальде капитан Кессинг скручивал ему бумажным шпагатом руки и заталкивал в машину; как представлял лупоглазой женщине в черной сутане... Человек с плотно сомкнутыми губами долго вел его вниз по каменной лестнице к ванной и все время ходил по коридору, оставив дверь полуоткрытой. Потом пришла эта женщина с постельным бельем и повела Андрея в камеру.

Наслаждаясь покоем и уже по-взрослому не веря в этот покой, Андрей стал припоминать более отдаленное прошлое. В его сознании часто появлялась мать. Мать умирала от простуды. Последние слова ее были обращены к отцу Андрея: «Ваня! Не отдавай Андрея в военное училище! Он у нас слабенький, болезненный. Пусть будет артистом. Он хорошо пляшет, любит сцену...»

Будто из решетки, окруженной херувимчиками, выплывали, лица преподавателей хореографического училища, звучала музыка. Андрей и сам не замечал, как много значила для него музыка, возвышающая все, что свершалось вокруг.

Вспоминался отец: суровый, шумный и по-смешному часто моргающий, когда прижимается шершавым подбородком ко лбу сына...

— Андрейка-танцулейка, рос бы, что ли, поскорей-ка! — громыхал над головой отцовский раскатистый басок. Иногда он добавлял серьезно: — Квеленький ты у меня, как лозинка, а время грозовое. Вот-вот молнии засверкают...

Отец очень переживал, когда его после инфаркта перевели в отставку. На постоянное жительство переехал ближе к границе — авось в суровую годину вспомнят и о котовце Иване Величко. Не вспомнили. Сам поехал в Москву на третий день после объявления войны. Вернулся помолодевшим, в генеральской форме. На запыленном «газике» въехал во двор возбужденного училища. Грузный, страдающий одышкой, заглядывал в классные комнаты.

— Андрейка! Мальчик мой!

А по городу, уже охваченному паникой, неслось из квартала в квартал отрезвляющее, стойкое:

— Генерал Величко собирает дивизию добровольцев! Генерал Величко здесь! Не отдадим немчуре родной город!

Жестко, ох как больно колется давно небритый отцовский подбородок. Еще жестче его слова:

— Пиши из эвакуации почаще! Помни: Родина одна у меня, и ты один...

«Разве возможно это все переложить на музыку?» — глядя отцу вслед, думал Андрей

— Ах, папка, папка, — сквозь слезы Андрей уже не различает ни ангелочков, ни решетки. — Как же это ты пропустил танки к станции Раздельной?..

Ему часто снилась эта станция. Не так станция, как поле, где дети искали спасения в пшенице... Невдалеке от Андрея прошла железная махина, сокрушая все. На смятых стеблях Андрей видел капли, похожие на алые росинки...