Николай Родичев - Не отверну лица

Посередине избы сиротливо качался обрезанный шнур. Васятка отдал лампочку Маньке вместо куклы.

— Цыц! — прикрикнула на сына подоспевшая из сеней мать. Она все же робко попросила, отдав неприкосновенный запас продовольствия немцу, предварительно хорошенько обтерев яйца уголком скатерти:

— Пан! — сказала женщина, показывая на гильзу. — Бензинчику бы... Налей сюда бензину...

Васятка видел утром, как танкист нацедил из бака почти целое ведро горючего и отдал паровозной бригаде. За шнапс отдал.

Гитлеровец нехорошо посмотрел на мать, опустил яйца на самое дно котелка и рассудительно возразил:

— Бензин не карошо... Бензин — пуф! Много фойер, огонь много!.. Дом — капут. Ты, матка, капут...

Он улыбнулся, оголив крупные передние зубы. Васятка заметил, что один зуб спереди был железным и остро поблескивал в тусклом свете лампадки.

— Да мы ведь солью его разбавляем, — урезонила женщина недогадливого иноземца.

Но гитлеровец досадливо швырнул каганец на стол, замахал руками, имитируя большой пожар.

— Бензин — стратегишен! Понимайт?.. Дом капут! Айн, цвай — вагон, локомотив капут!.. — Он вздохнул: — И я — капут! Понимайт?

Последнюю фразу он произнес вприкрик, даже погрозил хозяйке пальцем, намекая на что-то. Может, поэтому Васятке больше иных слов запомнилась последняя фраза: «И я капут! Понимайт?»

В эту минуту больная и слабая мать, которую качало из стороны в сторону, вдруг показалась Васятке сильнее, чем громадный танкист. Она умела просто и безбоязненно укротить страшную силу бензина.

Танкист и на другой день не закрывал люка плотно. Он и ел, и брился, и вращал огромную башню с пушкой, не вылезая из танка, обжившись в нем домовито, прочно. И лишь перед тем, как ложиться спать, он высовывался из люка до пояса, перекидывался с патрульными одной-двумя фразами, потом хватался за массивную крышку и осторожно опускал ее на круглый лаз. Оставлял лишь небольшую щель, Чтобы в стальную кабину проникал свежий воздух июньской теплыни, чтобы слышать, засыпая, как умиротворенно стрекочут за переездом кузнечики.

Косой, полукруглый проем между несомкнувшимися крышкой и краем люка отдаленно напоминал лягушечью пасть. А если солдат подпирал крышку блестящим болтиком, пасть эта приобретала сходство с собственным ртом танкиста, в котором сверкал металлический зуб... И тогда весь танк — неуклюжий, приземистый, раскорячившийся на платформе становился похожим на грузного своего водителя.

Васятка и сам не мог бы объяснить толком, в какой день и час впервые появилась желание запустить руку в приоткрытый люк танка. Может, в тот день, когда он вовсе не случайно подслушал разговор взрослых людей в Медвежьем урочище или только вчера, впервые увидев тревогу фашиста, испуганного своими же словами о пожаре.

...Мальчонка и прежде забредал с грибным кузовком на партизанский стан, рискуя притащить за собою полицейских лазутчиков. Но Васятка был глазаст, осторожен, умел исчезнуть в кустах и выжидать там часами, пока освободится от случайных встречных.

В последний раз ему пришлось провожать в урочище, к дядьке Максиму, каких-то мамкиных знакомых, которых она называла «нашинскими людьми». Не только разрешила, а прямо сказала: «Отведи, сынок, к Максиму их. Хорошие люди это, нашинские. Дорогу к партизанам ищут...»

Дядька Максим, заросший, бородатый, с красными от бессонницы глазами, еле увернувшийся со своей бригадой от многодневных преследований карателей, которые хотели сорвать партизанский штурм крупного населенного пункта, будто и не обрадовался приходу пополнения.

— Вот о чем я речь поведу, товарищи! — сказал лесным гостям дядька Максим. — Хоть вы и с запасцем продовольствия явились сюда — вы еще не бойцы, не подмога нам вовсе. Не знаю, где как принято, а в мою бригаду люди приходят с оружием в руках. И не просто с оружием, какое бог пошлет, а с автоматами и карабинами, отнятыми у врага!.. А как же ты думал? — обратился он прямо к парню, удивленно воскликнувшему при этих словах. — Фашист тебе сам отдаст автомат? Надо изловчиться и убить врага первым! И это будет твой вступительный взнос в партизанское воинство...

Пришедшие сокрушенно зароптали. Но их растерянность лишь разозлила партизанского вожака.

— А вы как же думаете? Фашист страшен только с виду. Он что вор в чужом доме, не знает, из какого угла смерть на него дышит. Вам каждый закуток, каждая тропинка тут ведома. Что же нам — стенка на стенку сходиться с ними да жребий бросать, кому первому начинать?! Круши, язви их в душу, где попало, к ногтю бери, где высмотришь да прижучишь. Теперь, мужики, что взрослого населения в партизанском краю, что фашистского чистопородного отродья — равное число понагнали. Однако трусить не моги! Каждый нынче — солдат на своем месте. Кто меткой пулей, кто вилами, а кто не побрезгует и голыми руками — по одному оккупанту на тот свет спровадим — и лучшей подмоги для Красной Армии не придумаешь...