Олег Селянкин - Есть так держать!

Витя как сейчас видит серебристую проседь инея на поникшей, пожелтевшей траве, радостно шумящих матросов и несколько смущенного Николая Петровича. Он тогда хотел видеть сразу всех и, улыбаясь, поворачивался во все стороны, молча жал протянутые руки. Потом подошел Курбатов. Он долго тряс руку боцмана. Для него Николай Петрович, кроме всего прочего, был и старым сослуживцем: вместе восемь лет на одном корабле плавали.

— А к вам у меня дело такого сорта, — начал Николай Петрович, не выпуская руки Курбатова из своей. — Примете или прогоните? Ранение оказалось пустяковым, да вот врачи отпуск месячный дали… Заехал, значит, домой на несколько дней — и к вам. Примете?

— Постой, постой, — остановил его Курбатов. — Почему на несколько дней домой заехал? Ведь тебе месяц отпуска дали?

— А что мне дома делать? Жинка и дети здоровы. На колхоз за заботу о них обижаться не приходится. Повидал — и ладно. Сейчас такое счастье не каждому выпадает… Где же моя совесть, если я буду дома чаи распивать, когда здесь такая заваруха? Вот и пришел…

…Касаясь кончиками пальцев стола, стоит Юсупов. Его немного раскосые глаза смотрят в земляной пол. Юсупов волнуется и от этого торопится, коверкает русские слова, но его слушают внимательно и не перебивают. О себе он говорит скупо. Назвал дату рождения, призыва на флот, и все.

— Кончил, пожалуйста, вопросы, — говорит он и проводит ладонью по жестким черным волосам.

И зачем он так волнуется? Почему не расскажет о своем способе заливки подшипников? Почему молчит о боевом тралении? А набор инструментов? Один этот поступок чего стоит!

Хочется вскочить и сказать все это за него. Но матросы ведь тоже знают об этом, а смотрят на Юсупова так, будто и не встречались с ним до сих пор.

— Почему именно сегодня вступаете в партию?

И чего Агапову надо? Почему сейчас?.. Важно то, что он вступает! Будь Витя постарше, он бы тоже подал заявление.

— Почему сейчас? — переспросил Юсупов и задумался.

Слышно потрескивание махорки в чьей-то самокрутке.

— Почему сейчас?.. Дело такое… Не могу, товарищи, без партии! Давно хотел и все боялся, что не примете… А сегодня осмелился… Хочу коммунистом идти в город сквозь лед!

Моисеев, дожидавшийся очереди, заерзал на скамейке, полез в карман, достал платок и для чего-то вытер им свой сухой лоб.

— А что сделаешь, чтобы ходить во льду? — спросил Курбатов.

— Не знаю, товарищ командир… Но ходить мы будем! Честное слово мотористов, будем! — с жаром ответил Юсупов, стукнув кулаком по столу.

Тут все матросы оживились, и отовсюду послышались уверенные голоса:

— Слово рулевых!

— Минеров!

— Пулеметчиков!

— И во льду ходить будем!

Когда шум затих, отец, которого сегодня выбрали председателем, спросил:

— Есть еще вопросы? Нет? Кто за то, чтобы принять товарища Юсупова, прошу поднять руку.

Витя вместе со всеми высоко поднял свою, но сосед толкнул его локтем в бок и спросил с лукавой усмешкой в глазах:

— И давно ты в партии?.. Голосуют только коммунисты.

Витя убрал руку и съежился от стыда за свою ошибку.

— Ничего, за хорошего человека проголосовать никогда не стыдно, — успокоил сосед.

А расплывшийся в улыбке Юсупов, пожимая протянутые руки, подошел к скамейке и сел. Как завидовал ему сейчас Витя! Юсупов теперь был равный среди равных, а он, Витя, только гость.

Словно отгадав его мысли, сосед прошептал ему на ухо:

— Этак пролетит годик-другой, и тебя в комсомол принимать будут.

Вообще день сегодня выдался особенный. Только закончилось партийное собрание и вышли из помещения, — глядь, идет по дороге солдат в ватнике, опирается на суковатую палку и кричит:

— Витька!

Витя остановился, постоял немного да как крикнет:

— Захар! — и бежит к нему.

Вместо «подробного письма» сам заявился!

От Бородачева пахнет махоркой и лекарствами. Он сильно похудел, но глаза смеются, смотрят на всех ласково и задорно.

— Как пробоина, Захар? Залатали?

— Ишь, в зеленое вырядился!

— Уж больно быстро тебя выписали! — шумят подбежавшие матросы.

— Пробоина ликвидирована, а что в зеленом — не беда! Самое главное я сберег! — смеется Захар, распахивает ватник, и все видят матросскую тельняшку, полинявшую от многих стирок.

— Где направление? — строго спрашивает Курбатов.

— Направление? — У Бородачева даже брови поднимаются от удивления. — Какое может быть направление, если я к себе вернулся?

— Направление в часть, — неумолим Курбатов.