Александр. Омильянович - Смысл жизни

Прижимая рукой одежду к ране, из которой сочилась кровь, скорчившись от боли, он медленно вошел в перелесок и свалился в кусты. Внутри у него пылал огонь, а на губах он ощущал горечь желчи, смешанную с соленым привкусом крови. Загдан провел ладонью по мокрой от крови траве, а потом приложил ладонь к пересохшим губам и вытер ею лицо.

Перелесок был небольшой, и со всех сторон были слышны, как в тумане, приближающиеся голоса немцев. Загдан, скорчившись от боли, поглубже забрался в куст ивняка, потом проверил, загнан ли последний патрон в ствол пистолета. Он решил дождаться момента, чтобы на глазах у немцев выпустить последнюю пулю в себя…

Вскоре перелесок был буквально запружен преследователями. Они пускали ракеты, светили фонарями, перекликались.

— Пришел и мой час… — прошептал Загдан сам себе. — Жалко, что так глупо попался… Погубило меня лихачество… Слишком многого хотел за раз…

Придерживаясь за куст, он с трудом поднимался с земли. Пистолет он держал в руке. Держал крепко, судорожно сжав рукоятку, потому что боялся, что не хватит сил поднять его…

И тогда его заметили. Поднялся крик, рев и целая ватага преследователей бросилась к нему. Загдан дрожащей рукой, собрав остатки сил, приставил пистолет к правому виску, закрыл глаза и нажал на спуск…

Стены зала окружного военного трибунала в Кенигсберге были облицованы дубовой панелью. У передней стены возвышался массивный, сделанный из дуба судейский подиум, над которым висел вырезанный из дерева гитлеровский орел со свастикой в когтях. Несколько десятков скамеек для публики были заняты до последнего места. На них сидели преимущественно офицеры вермахта и гестапо, но и гражданских лиц было тоже много. В зале стояла напряженная тишина. Все нетерпеливо посматривали то и дело на часы и на двери. Наконец часы показали девять, и тогда раскрылись двустворчатые двери. Четыре жандарма ввели подсудимого.

Это был высокий, исхудавший мужчина. Лицо его было бледно-восковым, на правом глазу темнела черная повязка, и на правом же виске виднелся большой, рваный, недавно заживший рубец, красный на фоне белизны лица. На руках у него были тяжелые кандалы, от них тянулась цепь, конец которой держал один из жандармов. Узника провели к скамье подсудимых. Это был Вавжинец Загдан.

Публика в зале поднялась с мест, чтобы получше разглядеть того, «бандитские» деяния которого, ставшие уже почти легендарными, должен был оценить и вынести приговор военный трибунал третьего рейха.

Глухой гул в зале все усиливался, но Загдан, казалось, не слушал его. Единственным глазом, из любопытства, взглянул на это сборище, где не было для него ни одной родной души, и стал смотреть в окно, за которым виднелся кусочек зимнего неба со спокойно плывущими по небу облаками. Он знал, что сегодня должен наступить конец, и не строил иллюзий по поводу того, каким он будет.

Когда в госпитале он пришел в себя и до его сознания дошло, что он промахнулся — пуля лишь раздробила висок и выбила глаз, — в порыве отчаяния он стал срывать повязки, раздирать раны в боку и на виске, чтобы умереть от потери крови. Но его привязали к кровати, а в изоляторе, где он лежал, теперь постоянно сидел жандарм и все время горел свет.

Лечили его старательно, несколько недель. А после этого началось следствие. Он ничего не скрывал и бесстрастно, подробно рассказал обо всем, о чем немцы сами даже никогда и не дознались бы. О том, как он раздобыл пистолет и гранату, о побеге из эшелона, о диверсии на товарной станции в Кенигсберге, о такси, о том, как убил жандармов у бензозаправочной станции… Своим непосредственным повествованием он поражал офицеров абвера, жандармерии, гестапо, каких-то гражданских лиц, допрашивавших его. Связанного цепями, его привезли на товарную станцию, чтобы он показал кабельный колодец, откуда подорвал гранатой цистерну. Прочитали и надпись на стене, сделанную им.

Иногда его жестоко избивали, в основном гестаповцы, и тогда едва зажившие раны снова открывались.

Держали его в застенке гестапо, прикованным цепью к стене, а у дверей камеры постоянно был часовой. Гестапо, абвер и жандармерия переругались между собой из-за Загдана — все хотели приписать себе заслуги в его поимке и мастерском ведении следствия.

Теперь, сидя в этом зале, Загдан думал о том, что пережил недавно, и желал лишь одного: чтобы ему хватило сил по-солдатски предстать перед теми, кто вынесет ему приговор.