Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

Проклятая пачка! Хотя его долго учили вести счет и понимать значение денег, никогда всерьез не предполагал Малышкин, что какая-то стопка радужных бумажек может вышвырнуть его из привычной среды, отгородить от товарищей и даже сломать то, о чем не скажешь вслух, что грезилось в начавших было сбываться надеждах… Объявись сейчас тот, кто протянул руку к той проклятой пачке, — Малышкин готов задушить его собственными руками. Обида так велика, что он всерьез верит в это.

Занятый этой темной мыслью, Малышкин не слышит, как звучит отбой тревоги, как заворачивают тягачи и бронетранспортеры обратно на стоянку, а солдаты расходятся по казармам. Лишь стук открываемой двери выводит его из состояния оцепенения.

— Малышок, давай-ка срочно к начкару! — по-свойски приглашает его все тот же мордастенький молоденький часовой, что заглядывал недавно.

— Куда? — не понимает Малышкин.

— К начальнику караула. Срочно просил.

Малышкин продолжает непонимающе глядеть на часового.

— Чего уставился? Оглох или своих не узнаешь? — не перестает добродушно ухмыляться часовой.

Только теперь до Малышкина доходит, кто его вызывает, а также и то, что солдат и в самом деле знакомый — из первого взвода их же роты.

Начальник караула тоже знакомый. Молодой лейтенант, командир того же первого взвода. Вечером, занятый мрачными раздумьями, Малышкин даже не обратил внимания, что в караул заступили свои ребята.

Лейтенант протягивает Малышкину телефонную трубку:

— Хоть и не положено, но очень просили…

Сначала Малышкин не может понять, с кем говорит, — до того искажен расстоянием голос лейтенанта Галича.

— Малышкин, вы слушаете, Малышкин?

— Так точно.

— Поздравляю вас, Малышкин! — Голос Галича подрагивает, он, очевидно, очень рад и ему невтерпеж поделиться этой радостью. — Сегодня вечером прилетел окружной прокурор. Разобрался в вашем деле и решил удовлетворить ходатайство командования. Отменил свое прежнее решение. Сегодня уже поздно, но завтра с утра вас освободят обязательно. Так что вы не волнуйтесь, Малышкин, не переживайте напрасно. Вы меня поняли?

— Спасибо. Понял, товарищ лейтенант! — хрипло произносит Малышкин, чувствуя, как вновь, как тогда на полигоне, в кабинете капитана-инженера Будзинского, потеет шея.

— Вот такие дела. Так что не переживайте. Все будет хорошо. Я уверен. Завтра выйдете. — И Галич весело хохочет: — Можете считать, что отсидели за халатное отношение к служебным обязанностям. Согласны с такой формулировкой?

— Так точно. Согласен.

— Тогда покойной ночи.

— Ну вот, все образовалось! — говорит лейтенант, принимая трубку от Малышкина, и тому слышится в голосе офицера искренняя доброта. — Сейчас вы вроде бы уже и не арестованный, но… Ах, Малышкин, Малышкин… Чаю не желаете?

— Спасибо. Не хочу.

Кабинет начальника караула Малышкин покидает обмякшим, ошеломленным, еще не верящим во вновь происшедшую в его жизни метаморфозу. Но мир опять стал обычным: ярче светятся наддверные лампочки, по-обычному домашни и приветливы лица знакомых солдат и чище, лучше улыбается круглолицый салага-часовой. Лишь одна темная мысль цепко держится в Малышкине — лютая злость к тому, кто толкнул его в еще не миновавшую окончательно беду.

Этот день начинается у Малышкина сумбурно. Он почти пьян от счастья и ощущения вновь обретенной свободы, улыбается всем подряд, невпопад отвечает на вопросы. Понимает, что ведет себя до неприличия глупо, но ничего не может с собой поделать. Когда на гауптвахте появляется сам старшина роты, Малышкин готов расцеловать его. Принимает от него ремень, выходное обмундирование и опрометью мчится в караульное помещение. Надо побриться, привести себя в надлежащий вид.

В казарме пусто (вся рота в гарнизонном карауле), но она кажется Малышкину до того уютной и светлой, что он готов проплясать вприсядку вдоль всего ряда двухъярусных коек или сделать что-нибудь такое, чтобы вернувшиеся с постов товарищи сразу заметили, что стало здесь еще лучше, что сделал это он, вернувшийся из беды Малышкин.

Вдосталь наболтавшись с дневальными, Малышкин ревниво проверяет свою постель, а потом берется за чистку автомата. И это занятие, когда-то казавшееся скучным и надоедливым, сегодня доставляет ему удовольствие. Покончив с чисткой, Малышкин ищет себе еще какое-нибудь дело, но заняться совершенно нечем. В казарме чисто, самый настоящий армейский порядок, так что дежурный по роте лишь разводит руками в ответ Малышкину, предложившему свои услуги. А тот только удивляется: сколь, оказывается, негусто дел в этом привычном мире, совсем недавно казавшемся напичканным до предела всякими обязанностями и заботами.