Валерий Горбань - И будем живы

Такой урок, что сочли за лучшее покинуть этот город и поискать счастья в других краях.

Но не все.

Маленький, обманчиво спокойный и симпатичный Джабраил, как-то избежавший участия в той разборке и не попавший под последовавшие за ней репрессии, тихо пересидел смутные времена. А потом с троицей земляков-подручных попытался уже по-другому, тихой сапой все же отхватить делянку-другую в магаданском криминальном мирке. Тщетно. Местные уже сделали надлежащие выводы из недавних событий и попытки эти на корню пресекли. Жаба отправился за подмогой во Владивосток и Находку. Но, как немедленно сообщил беспроволочный криминальный телеграф, лидеры мощных, наводящих ужас на весь Дальний Восток чеченских группировок прямо сказали Джабраилу: «Ты нам не брат!» То ли такую оценку получила его трусливая позиция в ходе конфликта с магаданскими «братками», то ли где-то еще он нагрешил против своих, но факт оставался фактом: Жаба получил от ворот поворот. После этого он окончательно утих и потихоньку занимался мелким вымогательством и мошенническими делишками под прикрытием липового кооператива.

Много воды утекло с тех пор, как Жаба обещал выпустить кишки Князю и Чудику. И не только воды. Крови много утекло. Но все это время удавалось ему больше не встречаться с двумя Саньками.

А вот тут пришлось.

Хоть с одним, да пришлось.

Князя словно смело со шконки.

Он возник перед лицом Жабы напружиненный, как полярный волк перед мордой застигнутой врасплох опасной и сильной, но при этом подлой, вороватой, вечно таскающей чужую добычу росомахи.

— Ну, привет! Долазился по чужим делам, красавец?!

— По каким чужим делам? — глаза Жабы закосили, залживили. Он растерянно топтался на месте, не зная как освободить руки от замотанных в бесформенный узел, распотрошенных контролерами вещей.

— А ты не помнишь наш разговор, когда ты сначала пальцы веером перед нами гнул, а потом обосрался? Ты, говорят, потом при людях обещал нам с Чудиком кишки выпустить. Ты ведь знаешь про Чудика?! Не твоя работа, часом? Не твоя, так таких же уродов, как ты. Нет больше Чудика… А я — вот он! Не хочешь за свои слова ответить?! — Князь одним ударом ноги разрешил все Джабраиловы проблемы. Шмотье из узла разлетелось во все стороны. Жаба попытался отшагнуть назад, но не успел. Второй удар пришелся точно ему в пах. Он упал на колени и бессильно уткнулся лбом в бетонный, зашарканный сальными тапочками пол. Третий удар должен быть расколоть ему голову. Но подскочивший Ватин и другие сокамерники оттащили от него белого, как мел, готового к убийству Князя.

Немедленно узнавший об инциденте «кум» просто схватился за голову. Это был стопроцентно его промах. Уж кому-кому, а умудренному пятнадцатилетней службой старому оперу, знающему своих подопечных лучше, чем собственных детей, надо было повнимательней отнестись к «заезду на хату» столь одиозного клиента. Что бы ни писали в криминальных романах, какие бы страсти-мордасти ни показывали в кинодетективах, но убийство в камере тюрьмы — это дело нечастое. Исключительно редкое. Это — второе по бедоносности ЧП после побега. И отвечать за такие дела виновным: недосмотревшим, не предотвратившим — приходится не по мелочи.

В тот же день Жабу перевели в другую камеру. Ватин, пытаясь развеселить угрюмо молчащего Князя и все еще надеясь подобрать новый ключик к его душе, не преминул сопроводить уход Джабраила язвительными шуточками-прибауточками и обещаниями похлопотать, чтобы тому и в новой «хате» не было скучно.

Джабраил долго отмалчивался. Но почти у порога неожиданно развернулся и, обведя камеру мстительно блестящими глазами, спросил:

— Что вы на меня наезжаете? Чем вы лучше нас? Мы хоть чужих режем и грабим. А вы за что здесь сидите? У своих стариков воруете. Своих девушек позорите. Своих земляков бьете и грабите.

И, презрительно усмехнувшись, вышел.

Ватин хмыкнул, затейливо выругался ему вслед и обернулся к Князю.

Санька, закинув осунувшееся, усталое лицо к серому потолку камеры, лежал на кровати молча, неподвижно, как неживой. И непонятно было: дремлет ли он с открытыми глазами или обдумывает новые планы несостоявшейся пока мести. Но, если бы кто-то смог заглянуть в его глаза, то увидел бы в них не бушевавшую несколько часов назад злобу, не убийственную ненависть.

А жгучий стыд.

И смертную тоску.

Как я в детстве любил бенгальские огни! Веселые трескучие искры — это Новый год. Это запах мандаринов и шоколадных конфет, щекочущие в носу пузыри от газировки, залитой в мальчишеские животы «от крантика» по самые гланды. Это зелено-румяные яблоки, которые закупались, как обычно на Севере, целыми ящиками и торжественно доставлялись домой на санках под веселое напутствие отца: «Любишь питаться — люби яблоки возить!» А может быть, это от тогдашних добрых фильмов-сказок пошло? «Варвара-краса длинная коса», «Морозко», «Огонь, вода и медные трубы»… Взлетает на экране сноп золотых огней, а ты с замиранием сердца ждешь, кто же появится из этого волшебного фонтана: девица-красавица, старичок-боровичок или чудище какое премерзкое…