Валерий Горбань - И будем живы

Обе «коробки» сгорели настолько, насколько они вообще могут сгореть. То есть — до вплавленных в асфальт и просевших дисков колес, до вогнувшихся от лютого жара крышек люков и лопнувших сварных швов на соединениях бронелистов. Теперь эти, когда-то грозные машины больше всего напоминали две проржавевших баржи, каким-то чудом севших на мель на городском перекрестке. На их броне позади бывших башен были видны прикипевшие черные кучки, в которых только опытный глаз смог бы распознать останки не успевших спрыгнуть людей. А полтора десятка успевших — в разных позах лежали вокруг.

Но один из солдат уцелел. То ли он просто в рубашке родился. То ли его мать так страстно молилась за сына, что проложила своим словам прямую дорогу к сердцам святых заступников. То ли его просто спасли природная сообразительность и мгновенная реакция. Но он единственный, спрыгнув с бэтээра, не попытался убежать от огня, а рванул навстречу выстрелам. И оказался практически в мертвой зоне. Теперь, чтобы выцелить находчивого солдата, боевикам пришлось бы высунуться из окон. Но никто из них не захотел рискнуть. Ведь те из попавших в засаду, кто был ранен и не мог никуда убежать, даром умирать не захотели. Они стреляли в ответ до тех пор, пока их тела снова не пробивали автоматные очереди и хладнокровно-точные пули снайперов. Ответный огонь погибавших практически не причинил вреда врагам. Но спас жизнь их товарища.

И тот не остался в долгу Он вернулся в свой батальон не испуганный и подавленный, а яростный и возбужденный. Синяя татуировка из мелких осколков и порошинок подствольников испятнала его лицо, ухо было разорвано пулей, он хромал, припадая на ногу с опухшей от страшного удара стопой. Час назад ему было девятнадцать. Но сейчас на товарищей, из-под прилипших ко лбу прядей пшенично-седых волос, смотрели жесткие глаза взрослого мужика.

А еще через час группа мотострелков, которую он привел на место гибели друзей, провела разведку боем. Боевики оставались в здании и спешно укрепляли позиции, готовясь противостоять любым попыткам снова выбить их оттуда. Разведчиков они встретили плотным огнем. И тогда израненный «счастливчик», лежа за грудой кирпичей в здании напротив, радостно замотал отекшим, окончательно посиневшим лицом и в страшной улыбке, больше похожей на оскал, обнажил покрытые запекшейся кровью зубы.

— Здесь они, суки, на месте!

Лежавший рядом молодой лейтенант с легкой курчавой бородкой на худом, грязном лице, одетый в такой же, как и у остальных, черный от грязи и копоти бушлат без знаков различия, весело проговорил:

— Ну и зашибись!..

Он отполз назад, в коридор бывшей трехкомнатной квартиры. Там, прислонившись спиной к стене, сидел связист с полевой радиостанцией.

Лейтенант что-то коротко проговорил в манипулятор, и в конце длинной улицы, из-за угла, заревев дизелями, лязгая гусеницами, выкатились две самоходки.

Шквальный огонь мотострелков не позволил гранатометчикам боевиков сделать ни одного прицельного выстрела по плюющимся почти трехпудовыми снарядами, прикрытым броней могучим орудиям.

Залп! В глубине здания, занятого боевиками, вспухло два огненных облака. Они вырвались наружу багрово-черными вихрями, осыпали площадь перед домом тучами стальных, бетонных и стеклянных осколков, закрутили смерчи пыли.

— Беглым! Беглым давай! — возбужденно закричал лейтенант.

Снова тяжко бахали орудия, звенели, вылетая из самоходок на асфальт, огромные гильзы, надсадно взвывали, обжигали и рвали нутро здания снаряды. С грохотом рушились перекрытия, валились стены. Метались и падали под кинжальным огнем второй группы разведчиков те боевики, которые попытались уйти. Обращались в пепел, орали от дикой боли или мгновенно умирали, разлетаясь в брызги, те, которые остались.

А в доме напротив, яростно-торжествующе матерился, колотил в экстазе кулаками по бетонному полу, смеялся и плакал человек без возраста, с лицом, похожим на африканскую ритуальную маску, в грязном, иссеченном осколками бушлате и обгоревших ватных штанах.

В полукилометре от места, где весь день убивали друг друга вооруженные бойцы, пылали, стреляя шифером и выбрасывая снопы искр, сразу два дома.

Причитали женщины. Молча стояли у этих и у других домов старики, внимательно наблюдая за полетом огненных мух. Лежали под покрывалами, на стылой февральской земле, изуродованные тела четырнадцатилетней девушки и ее десятилетнего брата. Их выбросило наружу, когда в дом попал снаряд, пролетевший насквозь через бреши захваченного боевиками здания и упавший в гуще жилых кварталов. Все другие члены семьи остались внутри, и теперь их трупы обращались в пепел и прах вместе с родовым гнездом.