Борис Егоров - Песня о теплом ветре

Он любит задавать Кучеру заковыристые, порою даже нелепые вопросы. И все для того, чтобы поставить паренька в тупик, сбить пафос, с которым всегда говорит Кучер. Кучер в таких случаях сначала тушуется, потом кипятится.

— С тобой, Валиков, трудно говорить. Тебе только в цирке работать…

— А что? Кончится война, и пойду в цирк. Возьму себе в помощники Козодоева. Такой номер: как на пустой арене, где ничего нет, найти мотоцикл? Или граммофон?

Польщенный Козодоев довольно улыбается: его способности «следопыта» еще раз оценены.

— Нет, Кучер, в цирк я не пойду, — продолжает непринужденно болтать Валиков. — Вернемся с фронта — ты будешь председателем колхоза, а я у тебя пасечником. Самое милое дело — пчелами заниматься. Лежишь на траве, кругом тебя вулыки, жужжат бджолы.

— Кучеру председателем не быть, — лукаво улыбаясь, говорит Богомазов. — Председателем будет Вяткин. Он давно к этому готовится…

Козодоев, дежурящий у телефона, делает знак рукой: «тише», кричит в трубку:

— Слушаю, слушаю! Восемнадцатого? Передаю.

Я беру трубку.

— Восемнадцатый.

Говорит начальник разведки второго дивизиона.

— Крылов, у нас большая беда… Мне сказали, что Любка у тебя на пункте…

— Какая беда? При чем Любка?

Любка слышит, вздрагивает, замирает.

— Исаева тяжело ранило… Плохо ему. Просит, чтобы Любка прибежала проститься… А то увезут.

— А что произошло?

Произошло трагическое. Палатку, где находились Исаев и несколько человек из штаба второго дивизиона, немцы в лесу закидали гранатами. Небольшая диверсионная группа, одна из тех, что остаются в нашем тылу для разбойничьих действий. Сняли часового, бросили несколько гранат и убежали.

Сейчас капитана Исаева вынесли из леса. Он лежит в охотничьем домике, скоро должна подойти машина.

Любка плачет, вцепившись руками в волосы.

— Любка милая, не плачь, иди скорее, — говорю я. — Валиков, ты пойдешь вместе с ней.

Любка перестает плакать, только глаза ее, глаза с выражением ужаса, испуга, лихорадочно блестят.

— Иду, иду, — говорит она, кусая губы.

Нет теперь у нас в бригаде капитана Исаева, а у Любки нет любимого человека — самого нежного, самого внимательного и заботливого. Виделись они не часто, но Любка постоянно чувствовала рядом его уверенную, твердую мужскую руку. И всегда можно было ему сказать то, что говорят самым родным. А теперь Любка совсем одна на свете.

Тогда в «святой долине» мы виделись с капитаном Исаевым, как потом оказалось, в последний раз. Он ушел и показал мне три пальца. Теперь я сам себе показываю два…

«ДЕВЯТКУ» ПЛОХО СЛЫШНО…

«Восемнадцатого» срочно требуют явиться в штаб дивизиона для знакомства с новым командиром.

Идем лесом, спускаемся в ущелье. Невдалеке деревенька. Там штаб.

— Интересно, какой он, новый комдив? Хорошо бы такого, как Красин… — говорит Валиков.

А я тоже думаю: какой?

Валиков остается во дворе, я поднимаюсь на крыльцо, открываю дверь и вижу… капитана Дроздова.

Он, как и всегда, стройный, подтянутый, сверкающий пуговицами и в начищенных сапогах.

Узнаю его сразу. Разве забудешь человека, который тысячу раз останавливал тебя в училище: «Вы меня неправильно поприветствовали… Фамилия? Из какого взвода? Дайте курсантскую книжку!»

Почему Дроздов так поступал? Только ли из чрезмерной любви к уставам или из желания прослыть строгим, требовательным командиром? По-моему, нет.

Уже окончив училище и попав на фронт, я вспоминал Дроздова и все более утверждался в мысли: он любил унижать людей, подавлять в них человеческое — так, чтобы чувствовал каждый: он всего лишь механический исполнитель и должен, не задумываясь, делать то, что ему скажут…

Помню, как мы шли из бани. Дроздов завернул взвод назад. И мы шлепали, увязая в жидкой, булькающей грязи.

Но досаждал нам Дроздов не только дисциплинарными придирками. Он изматывал нас на занятиях во дворе и в поле, постоянно повторяя при этом: «Тяжело в учении — легко в бою». И он придумывал, чтобы нам было как можно тяжелее…

В артиллерии Дроздов отнюдь не мастак. Как он попал в нашу бригаду? Может, понравился кому-то бравым видом, точностью и аккуратностью. А может быть, в армейском отделе кадров решили: «Ну что ж, раз офицер не один год командовал в училище батареей, то чем же ему командовать на фронте? Дивизионом. Тем более благодарности имеет. Досрочно в звании повышен…»

Тучков, стараясь сделать это незаметно для других, подмигивает мне: вот, мол, какая нежданная-негаданная история.