Постепенно бытие его стало налаживаться: у него появилась собственная семья, дети, достойная работа. Но прошло еще несколько десятков лет — и его мир «социализма» вдруг стал терять свою устойчивость, потом наступили и вовсе трудные времена. Переживший в прошлом множество «драпов», он, в конце концов, сам произнес заветные слова: «Надо ехать!».
Услышав этот «зов предков», его дети, внуки и родственники разбрелись по белу свету, благо что появилась такая возможность, а он и его жена оказались на берегу великого озера Эри в городе Кливленде, где спокойную жизнь им обеспечила государственная помощь для малоимущих. Там он, имея в своем распоряжении компьютер и неограниченное время, ровно через пятьдесят лет после фон Манштейна — уже в двадцать первом веке — на пороге своего восьмидесятилетия тоже приступил к мемуарам, предназначенным исключительно для внутрисемейного пользования, и с ужасом убедился, что не все его внуки и внучки смогут понять язык, на котором они написаны. В отличие от фон Манштейна, он не имел никаких документальных свидетельств о том, что хотел описать, и никаких помощников из числа «товарищей по оружию» в затеянном им труде. «Документальной базой» ему служили только личные воспоминания, в которых светлая память о солнечных днях его безмятежного детства в Добровеличковке перемешивалась с жуткими картинами полей, усеянных мертвыми телами, и еще раскрытых и ожидавших его «братских могил» на всем пути от берегов Днепра до берегов Тисы и ее притока Шайо, где разорвавшийся немецкий снаряд на венгерской земле поставил точку в его случайной «военной карьере», оставив в его голове два осколка, на память, вместо «железных крестов». Он остался жить, чтобы достичь какой-нибудь тихой пристани и свидетельствовать о пережитом. Что и произошло, потому что большая часть того, о чем сказано в этом повествовании, основывается на его записках.
P. S.
Когда эта повесть уже была дописана, «международный телеграф» (как говорили встарь) принес весьма пикантную новость. Суть ее состоит в следующем: существует в стране, возникшей на обломках тысячелетнего рейха, некий писатель. Читать им написанное крайне трудно из-за отсутствия у него, на мой взгляд, необходимого литературного дарования. Однако отсутствие таланта он успешно заменял громким шумом. В этом бессвязном и яростном шуме (забыв слова Шекспира о том, что «речь дурака шумна и яростна и ничего не значит») одни доброжелатели этого писателя уловили приятные для них мотивы «антиглобализма» и стали награждать его премиями, вплоть до самой престижной; другие, еще более специфические, доброжелатели из отдельно существовавшей некоторое время восточной части фатерлянда и вовсе почувствовали его своим (тоже, видимо, не без пользы для его материального положения). Но когда к его шуму привыкли, а восточные благодетели самоликвидировались, писатель этот решил очередной раз поразить мир уже не «прогрессивной» трескотней, а воспоминаниями о доселе не известных подробностях собственной биографии: оказалось, что он отметил свое семнадцатилетие добровольным вступлением в «благородные» войска СС. Конечно, могут сказать, что это всего лишь «грехи молодости»: мол, главный духовный пастырь всех католиков тоже состоял в те годы в «гитлерюгенде». Но все-таки семнадцать лет — это уже не тот возраст, когда под влиянием какого-нибудь многосерийного телеанекдота типа «Семнадцать мгновений весны» восторженный подросток мечтает о карьере «бойца невидимого фронта», еще не понимая, что первым его шагом на этом поприще станет элементарное стукачество. Семнадцать лет — это возраст осмысленных решений. И произошло это в 1944 г., когда Фима Ферман, будучи всего на один год старше этого подонка, прошагал с боями от Днепра до Тисы, ежедневно рискуя своей жизнью и теряя друзей и однополчан, погибавших у него на глазах, а потом тихо и спокойно жил и продолжает жить в отведенные ему Господом сроки! Такие вот разные траектории Судеб. Подивимся им и скажем: Аминь!
Лео Яковлев.
Харьков, октябрь 2006 г.
БАБИЙ ЯР.
ТАМ ЗАКАНЧИВАЛИСЬ БИОГРАФИИ
И НАЧИНАЛАСЬ ИСТОРИЯ
В связи с отмечавшимся в 2006 году 65-летием начала расстрелов в Бабьем Яре редакция одной из газет обратилась ко мне с предложением написать статью об этой трагедии, положившей начало Холокосту. В моем тексте приведены данные о непосредственном участии генералов вермахта в этом преступлении, абсолютно несовместимом с человеческой моралью и нравственностью. Чтобы избежать возможных упреков в пристрастном отношении к «простым солдатам», я решил включить эту статью в качестве приложения к повести о военной судьбе Фимы Фермана.
Читать дальше