Лео Яковлев - Победитель

Фима с солдатом пристроились вблизи догорающей хаты, где стоять было тепло. Рядом с ними находился и брошенный немцами великолепный мотоцикл — в отсветах полыхающего огня он светился никелем и блестел черным лаком. Мимо них группами с офицерами и без них шли солдаты, и Фима указывал им путь. Вскоре, однако, это движение полностью прекратилось. Начало темнеть, и Фима на свой страх и риск решил снять пост и пошел с солдатом к хате, где должен был находиться начальник штаба батальона, но там не оказалось ни штабного, ни вообще кого-нибудь из их батальона. Более того, перепуганная хозяйка, видимо желая, чтобы они поскорее ушли, сказала им, что к ее соседям только что заходили немцы. Было это или не было, но Фиме с его солдатом нужно было срочно уходить, если они не хотели остаться одни в тылу у немцев. Через часа полтора они подошли к небольшой колонне автомашин, принадлежавших, как они выяснили, их корпусу. И здесь Фима увидел небывалое чудо: нос их колонны упирался в поперечную дорогу, по которой с потушенными фарами шел нескончаемый поток немецкой техники. Немцы видели эту колонну, но не обращали на нее внимания и, дождавшись того момента, когда перекресток, наконец, освободился от немцев, отряд, к которому примкнул Фима, спокойно двинулся на северо-восток в сторону советских позиций.

Объяснение этому чуду Фима узнал много лет спустя: оказалось, что именно седьмого января фюрер предоставил своим войскам, почти окруженным в Кировограде, полную свободу действий, и Манштейн воспользовался этим разрешением, чтобы перебросить боеспособные части к Корсунь-Шевченковскому, где крупному соединению немецких войск угрожало окружение. Счет времени у Манштейна в этот день шел на минуты, и Фиме удалось увидеть, как исполнялся приказ генерал-фельдмаршала. Благодаря исконной привычке немцев к послушанию, огромный и вооруженный до зубов отряд вермахта не посмел задержаться на несколько минут, достаточных для того чтобы уничтожить открыто стоящую группу советских «студебеккеров», и Фима остался жив. Так впервые в его жизни его интересы совпали с интересами Эриха фон Манштейна.

А тогда Фима и его солдат оказались чужими среди своих — колонна принадлежала их корпусу, но командиров и бойцов из их батальона в ней не было, и поэтому, когда через час после встречи с немцами они подошли к какому-то большому селу, где было решено переночевать, «своей» компании у них не оказалось. Побродив по селу, они зашли в какую-то хату-пятистенку. В обязательной «зале», где было тепло, стоял огромный стол, занимавший с расставленными вокруг него тяжелыми стульями почти всю площадь этой «залы» — видимо, семья, владевшая этой хатой, была когда-то очень большой. Теперь же за этим столом сидели четыре молодых офицера и пили самогон. Закуски было немного, и офицеры уже были в хорошей кондиции и даже не обратили внимания на зашедших в «залу» Фиму и солдата, и те забрались под стол, чтобы там малость соснуть. Фима после всех мытарств этого дня сразу стал дремать и в пьяную беседу офицеров не вслушивался. По отдельным фразам, типа «беру я ее за жопу», он понял, что речь шла о веселых приключениях во время пребывания их частей на формировках-доукомплектованиях. Но потом Фима услышал такое, от чего его дремота мигом пропала.

— Да, — сказал один из офицеров, — скорей бы поубивало всех наших солдат, чтобы мы опять смогли хоть немного пожить, повеселиться, баб пощупать…

— Что ж, давай выпьем за их упокой, может и быстрее свершится.

Тут Фиме так захотелось выскочить из-под стола и разрядить автомат в «тамаду» и всех пивших за его, Фимы, погибель, что он с трудом подавил это желание. Его житейской мудрости уже хватало на то, чтобы понять справедливость пословицы «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Вскоре за столом раздался храп.

Фима же еще долго ворочался под столом, но потом все же забылся во сне. Проснулся он от стрельбы и немецкой речи. Еще кое-как помня идиш, он понял, что заглянувший в «залу» немец сообщил другим, что там никого нет. Вскоре все стихло. Выждав еще некоторое время, Фима и солдат выглянули во двор. В разных его углах валялись тела пировавших вчера офицеров. Фима вспомнил, что он хотел их застрелить, но теперь видел, что фон Манштейн обошелся без него, а Господь хоть и уберег его от греха, но еще раз напомнил ему о том, что кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змей.

Двор хаты продолжался огородом, к которому подходил лесок. Фима с солдатом беспрепятственно вошли в него и осторожно двинулись на восток. Где-то в середине этого дня они нагнали другую часть своего корпуса, но вскоре «окружение» для них перестало существовать, потому что именно в этот день, восьмого января сорок четвертого года Кировоград был полностью освобожден соединениями, нанесшими свой удар с юга в то время, как немцы ждали его с севера и запада. Враг откатился на запад и, выполнившему свою задачу седьмому механизированному корпусу продолжать свой драп не было необходимости. Можно было спокойно собраться и попытаться зализать свои раны. Во время этой формировки Фима встретил живого и здорового начальника штаба, не обратившего на него никакого внимания, и понял, что люди этого «отца солдатам» абсолютно не интересовали, и он спокойно оставил на заклание его с напарником в немецком тылу в качестве дорожного указателя. Отпадет необходимость в таком указателе — его можно просто выбросить. Люди, жизнь людей для деятелей такого типа никакого значения не имели. Так Фима постепенно растерял свои комсомольские иллюзии, и в критические моменты боев он не кричал «за Родину, за Сталина», а тихо шептал «мамочка». Простим ему такую «непатриотичность», ибо во всем остальном он был образцовым советским патриотом.