Павел Ермаков - Все. что могли

От всего этого заломило голову, но обер-лейтенант не заикнулся, чтобы хоть что-то прояснить. Со Стронге такой номер не пройдет.

Обер-лейтенант щелкнул каблуками, повернулся, и Стронге, сбросив с лица маску «отцовской добродетели», уперся в его спину тяжелым немигающим взглядом. Да, он побывал в имении старшего Богайца, по осторожным рассказам господина Казимира, по игривой болтовне одуревшей от скуки молодой барыньки, жены этого балбеса обер-лейтенанта, ждущей отнюдь не мужа, а его богатств, понял, что ценности тот нашел. Но пока не вывез. Нельзя. Почему нельзя? Не господин ли Стронге тому причиной? Значит, не откровенен с ним обер-лейтенант, как о том заверяет его. Служит ему, пригрет им, а сам ведет двойную игру.

После встречи под Варшавой Стронге отчетливо представлял, что антиквариат из особняка Богайцов — это огромная ценность. Старинные вазы, подлинные полотна знаменитых художников, отделанные серебром и драгоценными камнями ружья и сабли стояли у него перед глазами, будто он видел их и расстался с ними недавно. Эта коллекция должна принадлежать ему.

Не отдать ли обер-лейтенанта под военный суд? Или, на худой конец, в гестапо? Мнилось, мысль стоящая, результаты ее осуществления многообещающи. В гестапо обер-лейтенанта выпотрошат, как цыпленка. Все выдаст и потом исчезнет, будто его и не существовало. Но тут же перед этим замыслом возникло препятствие. Тень падет прежде всего на самого Стронге. Наместник распустил вожжи, в его аппарате нет порядка. Подчиненные офицеры утаивают ценности от рейха. Все пойдет в казну. Еще хуже, завладеют ими шустрые и ловкие дельцы, которые и без того крепко греют руки на имуществе при реквизициях в оккупированной зоне. Стронге останется с носом. Те же дельцы захихикают: дурак этот Стронге, хотя и наместник фюрера. Простофиля, если такой куш упустил.

Думы отяжелели, булыжниками заворочались в голове. Нет, он поступит иначе. Через пройдоху Геллерта обложит обер-лейтенанта, как волка в лесу, поставит надежные капканы. В какой-то из них тот попадет.

У дверей квартиры Богайца ожидал пан Затуляк, среднего роста, белобрысый, с кирпичным румянцем на щеках. Довольно невзрачный внешне человек. Но таким он был для тех, кто его толком не знал. Богаец был связан с ним крепкой веревочкой и основательно изучил его лисьи повадки и бульдожью хватку. Пан Затуляк — он просил называть его непременно так. Не по имени-отчеству, а «пан» с добавлением фамилии. Очевидно, очень хотелось ему поравняться с Богайцом, возможно, кое с кем и повыше.

При виде Затуляка у Богайца неприятно екнуло сердце. Мгновенно промелькнуло в голове все, что связывало его с этим человеком. Если бы не он, неприметный в прошлом завхоз городского музея, не видать бы обер-лейтенанту своих богатств, как собственных ушей. Впрочем, пока он антиквариата своего и не видел, лишь получил полную опись ценностей, когда-то увезенных из особняка и хранившихся в музее. Побывал на месте, где они упрятаны.

Еще до отправки на фронт под Москву, в которую он намеревался войти победителем и наивно тешил себя несбыточной славой, случай свел его с Затуляком. Тот явился в управу наниматься на работу. Позднее Богаец понял, что искал он не столько работу, сколько нащупывал подходы к нему. В управу он был принят и вскоре показал такое усердие, что стал непременным участником всех акций, проводимых немцами. Когда хватали людей для отправки в Германию, забирали по деревням зерно и скот, нащупывали след подпольщиков в городе — везде в числе самых пронырливых, хитрых и безжалостных оказывался Затуляк. Он обладал звериным чутьем и безошибочно находил, где мужик припрятал мешки с зерном, куда увел бычка, у кого скрывается на время облавы семнадцатилетняя девка — дочь хозяина. Если требовалось кого-то выпороть, отвести в ближайший овраг или в перелесок, первым вызывался Затуляк. Богаец подметил, при возвращении из оврага глаза его стекленели, от взгляда веяло могильным холодом.

После того, как Затуляк вошел к немцам в доверие, он и объяснился с Богайцом. Раньше, до прихода Советов, он владел большой мельницей-крупорушкой, вел торговлю.

— Москали все позабиралы. Мать их… — скрипнул он зубами, проведя тяжелым, мутным взглядом по Богайцу, тряхнул кулаком. — Я припомню… я ще отыграюсь.

Он не убежал на запад, ибо не имел таких капиталов, как Богайцы. Притаился в губернском городе, в скромной должности завхоза музея.

— Там добра — за много веков накопилось. Иной король во сне того не бачив.