Игорь Болгарин - Миссия в Париже

Но поляна кончалась, и снова они ныряли в лесную темень.

Примерно через час они выбрались на старую заброшенную дорогу. Когда-то она была засыпана мелким белым щебнем. Но со временем его вдавили в землю колеса груженных камнем фур, и редкие растения с трудом прорастали сквозь напичканную камнем землю. А те, которым повезло пробиться сквозь прочную корку, все равно, овеянные первыми морозцами, уже поникли к земле и тихо шелестели сухими ветками на зябком ветру.

Даже в густой ночной темени дорога хорошо угадывалась. Искупавшиеся в неглубоких лесных бочагах колеса телег перестали скрипеть, лошади ступали мягко. Они тихо брели, закрыв глаза, целиком доверившись своим чоновским поводырям.

Крепко за полночь стало распогоживаться. На небо высыпали тусклые звезды. Становилось светлее. Им это было совсем ни к чему: до Матронинского монастыря напрямик было всего около пяти верст, и уже где-то поблизости могли бродить врангелевские дозоры.

Сделали небольшой привал. К монастырю послали разведку. Пойти вызвался Иван Пятигорец и его товарищ Семен Соколенок. Семен был белорус, в Чигирине обосновался недавно: женился на местной красавице. Лес для него, прожившего большую часть своей короткой жизни в Беловежской пуще, был родным домом.

Разведчики переобулись, сменив ботинки на мягкие кожаные постолы, и вскоре бесшумно растворились в лесу.

Чоновские командиры и назначенные ими «десятники» собрались возле первой телеги, которой правил Петро Бобров. С задка его телеги на дорогу мрачно поглядывал рубчатый ствол «максима» и как бы придавал уверенность и спокойствие всему их отряду.

– Предложение такое: дождемся возвращения разведчиков и решим, как дальше жить, – сказал Кольцов. – Либо вступим в бой, либо уйдем в Чулаковские карьеры и там пересидим день. Ночью хорошо подготовимся, и на рассвете…

– А чего тянуть резину? – спросил кто-то из «десятников». – За день много чего может случиться. Кто-то нас увидит, белякам доложит. И уж, поверьте, они нас с того карьера живыми не выпустят.

– Все взвесим, – пообещал Кольцов и строго добавил: – У нас тут не боярская дума. Спорить не будем, хотя и выслушаем самые разные предложения. Принятому решению должны будут подчиниться все.

Продираясь сквозь лесную чащобу и кустарник, Пятигорец и Соколенок вышли к высокой пологой горе. Это и был тот самый вал, который окружал Матронинский монастырь.

– А говорил: крутая, – тихо сказал Соколенок.

– И правда, мне казалась она круче, – удивленно сказал Пятигорец. – Мы детворой зимой на санках с нее спускались. Смертельно страшно было.

Постояли, прислушиваясь. Вокруг было тихо, лишь изредка на той стороне вала подавали свой голос совы.

Прячась за стволами деревьев, они бесшумно двинулись вдоль вала. Пятигорец уверенно шел впереди. Он вел Соколенка к туннелю, служившему воротами. Таких туннелей было два. В сущности, монастырь был как бы островом, и лишь эти два туннеля связывали его с остальным миром. В праздничные дни через них на территорию монастыря, в церковь, толпами проходили верующие. Мальчишки проникали в монастырь через вал.

Без труда они отыскали вход в один из туннелей. Пятигорец осторожно заглянул. В глубине, неподалеку, тускло мерцал крохотный огонек свечи.

Осторожно ступая, Пятигорец прокрался вглубь туннеля и в слабом свете увидел охранника. Закутавшись в овчинный полушубок, привалившись к стене, он спал.

На беду Ивана, у него под ногами громко хрустнула ветка. Охранник встрепенулся.

– Кого тут черти носят! – крикнул он в темноту.

Пятигорец прижался к стене туннеля, замер.

Но охранник решил, что ему просто что-то померещилось, вновь задремал.

Когда они отошли на какое-то расстояние от туннеля, Пятигорец шепнул:

– Махнем через вал.

Пригибаясь к земле, почти ползком, они перебрались на другую сторону вала и оказались на огромной монастырской территории. Перебежали к деревянному забору, который окружал монастырское подворье: за забором темнели сонные избы-кельи, а в самом центре подворья стояли две церкви, их маковки выделялись на фоне темного звездного неба.

В одной из ближайших к ним келий теплился свет каганца, мелькали в окошке тени и даже доносились мужские голоса. Слов разобрать было нельзя, но, судя по интонациям, разговор был мирный. Монастырь спал и видел сладкие предутренние сны, лишь эти двое вели неспешный разговор. О чем? О конце войны, о семье. О чем еще могут разговаривать двое надолго оторванных от дома мужчин, когда их одолевает бессонница.